Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

- Я шла тогда по берегу, и уже было холодно. Мы не боимся влажного ветра с моря – он всегда кусачий и злой, к нему быстро можно привыкнуть. У меня в мешочке было совсем немного ракушек – и все простые, а мне хотелось перламутровых, переливающихся на свету. Мне хотелось нанизать их на нитку и повесить на окно, чтоб ветер играл ими, и чтоб в моем доме мне пел океан. Берег был пустой, безлюдный… чайки кричали. Волны лизали мне пятки – обувь я оставила на склоне, чтоб не замочить. Я смотрела только под ноги, слушала, как шуршит море рядом – а потом увидела на песке ракушку: витую, большую, серебристо-белую с лазурным синеватым узором, - она тихо рассмеялась, - Ты даже не представляешь, как я обрадовалась тогда. Большая удача – найти такую красоту. Я потянулась за ней, но волна, подошедшая к берегу, украла ее прямо у меня из-под руки. Я бросилась было в воду, подняла голову – и только тогда поняла, что не заметила, как ветер разыгрался. Волны высокие поднимались, а полоса суши там совсем узкая была. Я стояла и не знала, что делать. Возвращаться было опасно, потому как там на пути утесы, и в шторм на них легко подскользнуться и упасть. Вперед – тоже невесть сколько идти, и подъема нет нигде, а склоны вокруг отвесные. Я промокла, замерзла, прижалась к самым скалам спиной, молилась… а потом вдруг ветер улегся, и море перестало шуметь, словно мир весь замер и застыл. Вода расступилась, и я увидела… на самом деле, я не знаю, что увидела, - Меред пожала плечами, вспоминая, - До сих пор не знаю. Может, мне все приснилось или привиделось, а может, и нет. Я видела глаза над водой, словно кто-то чуть вынырнул из океана, и видела волосы цвета морских неспокойных волн. И мне казалось, что глаза ее тоже поглотили море. Она смотрела на меня – я знала, что это она, не спрашивай, откуда. Я боялась. Она была морской владычицей, а я – босоногой девчонкой, продрогшей и мокрой, решившей потревожить ее, когда весь мир готовится ко сну. Мне казалось, что она сейчас протянет руки, холодные, словно вода на самом дне, обвитые жемчугом и водорослями, и заберет меня к себе. Мне не хотелось, знаешь… Я должна была вернуться к отцу, сделать свои занавески из ракушек, вырезать из дерева двух лошадок для мальчишек-соседей… У меня было слишком много дел, и я не могла уйти вместе с арани. Я хотела сказать ей это, но слова не шли. А она смотрела на меня – целую вечность, кажется, а потом исчезла вдруг. Ушла в пучины, словно ее и не было, а я только успела заметить руки – белые, и впрямь обвитые жемчужными нитями, и прозрачный плавник хвоста, переливающийся под серым сумрачным небом. А потом все вернулось, и звуки, и волны, а мне под ноги вода принесла ракушку. Ту самую, с синими полосами. Я поняла, что это – подарок арани для меня. Я взяла ее и пошла обратно, в сторону дома, и мне уже не было страшно. Шторм тоже задержался, и на утесах я ни разу даже не подскользнулась. А та ракушка до сих пор должна быть в том доме, где я росла… На подоконнике. Я вырезала там гнездышко для нее, точно по форме, и мои нити с ракушками иногда цеплялись за ее спинку, и постукивали. Тихо-тихо так – будто волны морские игрались с мелкими камнями и крошевом ракушек. Если никто не вынул ее оттуда – она все еще там.

За окном по-прежнему стояла чернильная темень, и где-то далеко – на самом краю селения, на дальней околице – лаяла собака, прогоняя от дома заплутавших пьянчуг. Теплый изгиб тела Атеа был под рукой, и она тихонько сопела в шею Меред, затаив дыхание, словно дитя, слушающее волшебную сказку. Когда девушка из Паррена умолкла, Лебедь ждала еще несколько мгновений продолжения, а потом тихо выдохнула:

- Ты рассказывала мне это когда-то… мы еще были совсем маленькие. Я тогда не поверила тебе. Почему ты не сказала, что это – правда?

- Ну, сейчас ведь поверила, - пожала плечами Меред, - Вера приходит тогда, когда в ней есть нужда. Раньше ты была куда более непримиримой. И слишком много думала о себе и своих бедах. Ты не смогла бы тогда понять, что чудеса могут где-то случаться без тебя.

- Я и сейчас считаю, что чудеса не могут случаться без меня, - фыркнула девушка, - Вы все не способны оценить красоту игры богов – потому с вами все случается так, будто бы… ну, не знаю. Будто бы это – что-то обычное, простое, и вы забываете об этом на следующий же день. Я же помню, - в голосе ее послышалась усмешка, - Я запоминаю все. И принимаю все, что мне дают. Сегодня мне дали дивный сон, Меред, дорогая, и я тебе клянусь, что вы все будете локти кусать, когда одна из тех пташечек придет ко мне и предложит мне полетать. Я прямо вижу, как Гильдия утопает в слюнях. Или…

- Уймись.

Атеа расхохоталась куда-то в плечо Меред, и девушка вдруг поняла, что ей не холодно. Стылый и зябкий воздух не кусал кожу, и под одеялом стало тепло и уютно. Раньше Меред удавилась бы от такой близости с ней – а сейчас ей впервые за такое долгое время стало спокойно. Лебедь затихла, устроив руку на широкой груди Птицы и чуть постукивая пальцами по ребрам молодой женщины. На соседней кровати тихо-тихо спала Тэарга, и Меред отстраненно подумала о том, что и вовсе забыла о ведьме. Она по-прежнему шла за ними по пятам сумрачной тенью, и Меред по-прежнему не понимала, что эльфийской колдунье понадобилось от них – однако о ней она будет думать потом. Не сейчас.

- Какое имя тебе дали во время Второго Посвящения? – вдруг спросила Атеа, и Меред удивленно вздернула брови.

- Ты ведь спрашивала – и не раз.

- Спрашивала – и ты так ничего мне и не сказала, - тихо ответила ей Лебедь, - Как тебя нарекли, Меред? Почему ты это прячешь?

Меред вдруг рассмеялась, ощущая странную легкость в груди – такую же, какая бывает, когда стоишь на обрыве, у самого края, когда ветер ерошит жесткими пальцами волосы и толкает в спину, почти что шепчет - Лети, и ты раскидываешь руки, запрокидывая голову… Кажется, он вот-вот подхватит под локти, и ты и впрямь взлетишь, словно самая настоящая птица.

- А почему это так важно для тебя?

- Потому что это загадка – а я привыкла разгадывать их, - девушка приподнялась на локтях. В темноте линии ее лица казались тоньше, прозрачнее, но хищный разрез глаз и их блеск Меред могла бы различить и в абсолютной мгле подземелий, и в чернильном океане на самом дне, где росли длинные мягкие морские травы, прохладные и гибкие, и куда свет никогда не проникал, - Ты – единственная, чьи крылья мне не видны. Я не могу понять их цвет и их размах. Я не могу до конца понять тебя.

Последнее она молвила совсем тихо, и Меред прикрыла глаза, откидываясь назад и едва заметно улыбаясь себе под нос. Она очень долго просила об этом, очень долго молилась, и боги наконец услышали ее, отогнав тучи, и дали ей краешек солнца – тот самый, который был нужен.

Она с самого начала знала, как ее нарекут. Не горделиво, не с претензией – нет; просто знала, потому что боги не могли соткать для нее другое имя. На том имени заплеталось все – и ее дом, и ее тоска, и вся ее жизнь, и что-то гораздо большее, чем она сама. Все пытались узнать это – но вовсе не для того, чтоб ее понять. Этот интерес был вызван обычным любопытством, привычкой, ведь Птицы всегда знали имена друг друга. И раньше Лебедю тоже хотелось знать ее птичье имя лишь затем, что так было всегда. Вовсе не потому, что ей хотелось знать саму Меред – знать полностью и целиком, до самого донышка.

Вспомнилось все. Все короткие моменты-обрывки, быстрые и стремительные, мерцающие под солнцем, словно те самые капельки-брызги от рыбьих плавников, и сплетающиеся в единый поток ее жизни.

…Как она брела прочь от родительского дома, где остались резные ставни и ракушка с синими полосами перламутра, где остался запах дерева и ее детства, запах выстиранного белья и соли, запах теплого хлеба, только что испеченного, с горячей золотой корочкой и хрустящим надломом сверху, за который дети дрались до последнего. Как полынь под ее ногами увядала, укрытая рыжеватым закатным светом и бурой пылью степей. Как солнце падало в глубокое синее море, прямо в руки к арани, и как было ей горько от того, что это все обращалось цветным ветром, уносящимся прочь, далеко-далеко, за молчаливые суровые гребни утесов, поросших морскою травой, за крыши ее города, за горизонт – и еще дальше, туда, куда ей никогда не добраться.