Морок (СИ)

Коротышка-дед, наконец, подобрал отвисшую челюсть, вернул глаза в нормальную орбиту и оглянулся в поисках поддержки. Никого из старых в казарме не было. Лишь у окна, беззвучно давились от смеха молодые.

— Ты ща… Будь здесь! — Пригрозил он Олегу издалека. — Ща, бля, я вернусь… Не уходи!

Он выскочил из помещения, вне всякого сомнения, за «подпиской». Головной отнесся к этому равнодушно, с презрительной полуусмешкой. Дерзить так, дерзить. Шаг второй, третий… пятый, даются очень легко, на удивление просто. Потому что несёт… Несёт по той колее, которую ты выбрал. Визитку он бросил, а дальше… Дальше, будь что будет!

Вернулся дежурный дедок. Один без «подписки». Вошёл злой и несколько озадаченный. Очевидно, получил от своих исчерпывающую информацию. Зыркнул ненавидяще на Олега и перевёл взгляд на мирно стоящих гусей.

— Хули, встали там у окна?! Притащило, да?! А ну отбиваем кантик! Быстро! Чтоб я порезаться об него мог… Резче, я сказал! Резче…

Плюгавенький дедок с ходу кому-то залепил кулаком в грудь. Другого пнул коленом под зад, призывая к быстроте движений.

— Резче, я сказал!

Олег, скосив глаз на безропотно копошащихся гусей, понял, что «их песенка спета». НЕ ОТВЕТИВШИ РАЗ, НЕ ОТВЕТИТ НИКОГДА. Эти обречены летать.

В помещение вошли взводные старики Морква и Лопата, что-то обсуждая, прошли мимо… Сбросили на табуреты ремни, кителя, переобулись в тапочки. Следом стали раздеваться и другие деды. Часть взвода готовилась в караул, и перед положенным сном, отводилось время умыться, побриться и подшиться…

На экране ящика мельтешил какой-то репортаж. Олег упёршись затылком в стену, делал вид, что внимает речам диктора. На самом же деле внутри он был сжат как пружина и готовился ко второму действию своей репризы. Боковым зрением он зафиксировал, вставшего поодаль, фигуру каптёрщика. Тот, наверное, секунд пять наблюдал за вольным действием бурого гуся. Затем Дождь прошёл к телевизору и, выключив его, развернулся к Головному.

— Ты борзей, но знай меру! — Произнёс он с холодным выражением лица. — Даже мы в это время не позволяем себе телек. Счас Левшатый придёт… Так что заканчивай бычиться!

Странно, но после этих слов Головного внутри отпустило. Он тут же остыл и обмяк, не пытаясь даже возразить каптёрщику. Именно Дождю Головной остерегался хамить. Чувствовалась в нём некая сила, авторитетность, а ещё Олег подсознательно догадывался, что такие как Дождь будут решать его участь в этом балагане.

Левшатый появился во взводе ненадолго. Назначил следующих в дневальный наряд, разъяснил молодым бойцам фронт задач и исчез с папочкой в направлении штаба.

Наряд вступил в караул после пяти. Сменившаяся часть взвода вернулась в казарму в шесть, снимая с плеч тяжёлые автоматы и закрывая их в оружейной комнате. А потом? Потом, пожалуй, и завертелось во всю колесо армейского дурдома, называемое в среде журналистов «неуставными взаимоотношениями». Время смотрин окончилось, и шелуха доброжелательности старых слетела на нет, обнажая неприкрытую суть казарменной дедовщины. Молодняк заметался, «зашуршал» под дикими выкриками дедов и дембелей. Нерасторопных, то бишь нерадивых «учили», пока ещё не злобно, но всё же кулаком в «грудак». А чтобы это выглядело как посвящение в нелёгкую рутину армейской службы, специально для молодых неведомо, когда и кем были изобретены витиеватые бравые команды: «Руки по швам!», «Фанера к бою!», «Смирно!» После чего кулак дедушки соприкасался с третьей пуговицей от верха кителя и обычно её сминал, оставляя на теле молодого синюшный след, так называемый «занесенной благодарности» в грудную клеть. Поводов придраться к гусям было тысячи, а вернее не было ни одного, чтобы не придраться.

— Э, гусьва! — Хрипасто орал Мирон. — Вы уже в части три дня, а до сих пор не знаете, как нас звать, величать! А ну, построились! Построились, я сказал…

Небольшая затюканная группа из десяти молодых солдат (двое всё-таки ушли в роту) выстроилась по периметру помещения, вдоль линии двуярусных кроватей. Олег демонстративно сидел на табуретке и с любопытством взирал на эту дикость. Вообще с самого начала этой вакханалии, когда его призыв забегал или «залетал», как говорят здесь, Головной автоматически сжался и отошёл к краю стены. Эти, его не видели в деле и возможно, что… Однако, после того, как первая череда криков «один» отзвучала, а первая пятёрка гусей схлопотала по фанере, Олег уяснил, что «эти» в курсе… Воинская часть небольшая и «радио» работает отменно. При сдаче караула, сменщики успели обменяться свежими новостями. Олег выдохнул и заметно расслабился. Деды, конечно, косили глазом в его сторону, но не более того. Решение не трогать его «пока», означало, что его оставили на закуску, или фигурально говоря «на эксклюзив». Последствия сего могли быть разными и не всегда хорошими. Выросший в детдоме Головной это понимал, тем не менее, верил, что удача — сестра риску, а сила в первобытном стаде — ключ к пониманию и уважению. Сейчас он смотрел на этот спектакль и чётко осознавал со сладким чувством удовлетворения, что уложился вовремя. Успел таки раскрыться как надо и не опоздал. А то бы стоял сейчас, как эти «птицы» и глотал бы сопли страха и унижения…

— Вы чё, гуси, ох. ели, да?! — Продолжал орать Мирон. — Вы уже давно должны знать своих дедушек по имени, фамилии, отчеству…

— Место проживания, улицу, дом это тоже… — Подпевал Мирону, сменившийся с наряда плюгавенький дедок.

— Вы чё, гуси, а?! — Глухой смачный хлопок, и губастого Артура отбросило на три шага назад. — Как меня звать?!

— Мирон. — Робко проблеял тот.

Снова «бой фанеры», на этот раз, кулак смял жестяную пуговицу кителя, причиняя тыльной стороной адскую боль. Артур скривился, хватая губами воздух.

— Встал нормально! Руки по швам! Мирон — это я для них… — Кивнул дед на своих товарищей. — А для тебя, гусина, Мирощенко Виталий Сергеевич.

Он обернулся в сторону тумбочки дневального.

— Дневальный! Бери листок, ручку! Пока мы знакомимся, записывай всё что услышишь! Заучите по бумажке и завтра, чтоб без ошибок… Итак, Мирощенко Виталий Сергеевич, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, Рязанская область, посёлок Вещуки, дом пятый на Колхозной. Запомнил?! Повтори!

— Мирощенко… Рязанская… Вещуки… По Колхозной…

Глаза Артура стали бесцветны и пусты. Говорят, так теряют индивидуальность. Он чудом скороговоркой пролепетал услышанное.

— Молодца-а! — Похвалил Мирон. — Вишь, как память прочистил! Следующий! Громче, не слышу…

— Мирощенко Виталий Петрович…

Бух-хм-м… Второй от Артура, отлетел дальше и сбил пару табуреток позади него.

— Мой папа — Пётр? Бля-а-а… Как ты меня обидел! А на маму мою, какой поклёп!

— Ха-ха-ха… — Развеселились старики. — Мирон, кажись, гусь знает больше тебя!

— Иди сюд-да-а! — Багровея, зарычал Мирон.

— Сергеевич… Отчество Сергеевич. Я спутал… Сергеевич. — Жалостливо захлюпал получивший в «фанеру».

— Дальше…

— Семьдесять девятого года… Вещуки… Рязанская область. Улица колхозная…

— Дом?

— Третий… Нет, нет, пятый. Господи, пятый!

Мирон двинулся дальше вдоль строя, важно переваливаясь и буравя тяжёлым взглядом обучаемый контингент. Вслед за ним, «знакомился» плюгавенький дед, то самый, которого Олег опустил одним только криком, на жопу. Сейчас он гляделся молодцом. Щедро стучал по «фанере» гусей и ставил голос на безголосых. Свои его кликали Шурупом, от того быть может, настоящие свои данные он вбивал молодым с чувством уязвлённого достоинства.

— Валерий Палыч, понял, да?! Теперь слушай адрес, повторять не буду…

За плюгавым Шурупом шли другие, и с ударами выкладывали свои имена на грудных клетках подопытных солдат. Гуси принимали всё это со стоическим смирением, как неизбежное, но нужное, которое стоит перетерпеть, а дальше будет легче. Наверное, легче…

Дневальный на тумбочке (тоже из молодых) не успевал вписывать столбиком новые имена, торопился и через раз сокращал. Позже, все они скучкуются за этим несчастным листочком и будут полушепотом заучивать имена уважаемых дедушек.