Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

- Да, не самая лучшая перспектива – даже если ты врешь мне. А я не сомневаюсь, что врешь – если бы ты хорошо владела ворожбой, то не стала бы использовать силу, выкручивая мне руки. Ты бы заставила меня упасть, вышибла мне из груди воздух, сделала все, что угодно, но меня бы не коснулась. Стало быть, больно бахвалишься.

С каждым ее словом щеки белобрысой алели все больше, а лицо искажалось гримасой злости. Аллэи, оглядев ее, сплюнула.

- Впрочем, небо с тобой, поддержу твою игру, если тебе станет от того легче. Авось, и крыситься перестанешь, - и с этими словами эльфийка поднялась на крыльцо, шагая мимо брошенных детьми куколок, мимо птичьих гнезд и темных фигурок, вырезанных на дверных широких балках. Прошелестела ткань за спиной, и Ищущая обернулась: за ней по пятам шла девчушка-Ива, а за ее спиной маячила пунцовая от злости Повилика. Поймав взгляд Аллэи, девочка вновь опустила голову и прошептала:

- Иди. Не заставляй ее ждать. Иначе быть беде.

Аллэивар хмыкнула, отворачиваясь от нее. В сенях было темно и стыло, но от дверного проема впереди тянуло печным теплом и запахом каких-то пряностей. В носу зачесалось, и Ищущая поморщилась: резкие запахи сбивали нюх, путали следы, маскировали истину. Вдохнув поглубже и задержав на одно мгновение дыхание, эльфийка ощутила сквозь сладкий аромат что-то иное, от чего мелкие мурашки поползли вниз по позвоночнику. Так пахли темные духи, и ни один смертный не смог бы описать этот запах – но Аллэи хорошо знала его. Неужто вы спутались с ними? Как же так… В голове не укладывалось ровным счетом ничего, словно все происходящее ныне было сном, который происходил вовсе не с ней, а с кем-то другим, и она лишь наблюдала со стороны.

Комната была просторной, широкой, хорошо прогретой. У стены напротив входа притулилась громадная печь, которая протапливала все помещение, а от печи по сторонам от нее куда-то вглубь тянулось два узких коридора, заполненные темнотой – теплый отсвет слюдяных ламп с пойманными под полупрозрачный купол огоньками не мог разогнать полумрак в дальних углах. Перед печью от угла до угла протянулся узкий стол с целой кучей длинных ветвей, ровных ошкуренных прутиков, решетки с крошкой руды, какие-то колбы из мутного стекла. Резкий запах заморских трав кружил голову, но Аллэивар согнала мутную пелену с разума и заставила себя смотреть прямо в глаза женщине, что только что подбросила поленьев в печь и теперь, разогнувшись, разглядывала ее.

Ревенка оказалась уже немолодой, худощавой женщиной с полностью седыми волосами и тонкой шеей, испещренной сетью морщин. Лицо ее было полностью покрыто все той же краской, и казалось, будто на ней – безобразная маска, скрадывающая истинные черты. Глаза, бездонно-черные, смотрели внимательно и абсолютно осознано, оценивающе, и что-то в ее взгляде было нечеловеческое, слишком древнее и мощное, чтоб Аллэи сумела это понять. В ладонях, тоже выкрашенных в темно-зеленый, она держала несколько прутов, напоминающих древки стрел.

- Так значит, это тебя к нам послала королева Шедавар, правительница Лореотта? – голос ее, ласковый и на удивление мелодичный, на один миг вогнал Ищущую в странное оцепенение, будто кто-то влил в нее дурманового зелья. Перед глазами поплыло, и Аллэи чудом устояла на ногах, едва ли не схватившись за стену. Ревенка, сочувственно оглядев ее, покачала головой, - Ах, прости, посланница. Мой дар слишком многого требует… Ничего с этим я не могу поделать, так что не серчай. Я не могу контролировать его.

Каждое слово этой женщины въедалось в разум Аллэи, как капля раскаленного жидкого металла въедается в податливое дерево, разъедая древесину и прожигая ее насквозь. Ищущая никогда не слышала и не видела ничего подобного, и от этого становилось еще более не по себе. Ревенка ничего не делала, даже пальцем не шевелила, а Аллэивар казалось, что ее сознание выворачивают наизнанку, комкают в руке, разрывают и вновь связывают – но только неправильно, не так, как было раньше. В голове стало гулко от шепота, вдруг зазвучавшего со всех сторон; слов Аллэи не могла разобрать, но что-то в ней кричало – там-то и прячется беда, таится и ждет. Стиснув зубы, эльфийка выпрямилась, исподлобья глядя на залеску.

- Я пришла просить Залесье о помощи – но вместо этого меня скрутили и силком приволокли к тебе, словно я – враг или предвестник горя…

- Конечно, - кивнула Ревенка, не став дослушивать. Аллэи даже оторопела, забыв все, что хотела сказать. Женщина мягко улыбнулась ее, блеснув черными, как смоль, глазами, - Ты и есть враг, ты и есть предвестник горя. Твоя стезя – стезя страданий, дорога самых величайших ошибок за всю историю нашего мира. Ты – одна из тех, кого следовало бы убить незамедлительно, чтобы все стало на свои места… Однако я попросила своих сестер смилостивиться над тобой и привести ко мне – возможно, я еще сумею спасти тебя.

- Только попробуй – и я выпущу тебе кишки, - не выдержав, зашипела Аллэи. Она уже знала, как будет двигаться, как будет бить – и как будет умирать: не от чужой руки или стрелы. Свою жизнь она сама поднесет Ниэннавар.

- Я прощу тебе твою горячность, дитя мое, - Ревенка подошла к столу и принялась аккуратно раскладывать прутики на льняном полотнище, присыпанном какими-то травами. Выглядела она при этом такой умиротворенной, словно грелась на теплом летнем солнце и слушала, как в травах поют цикады, - Все же ты юна, и тебя ввели в заблуждение такие же юные, как ты. Молодости свойственна глупость и поспешность. Вы не всегда можете разглядеть истину и все ее великолепие, весь ее масштаб и всю глубину. Нужно, чтобы кто-то донес это до вас.

Ее слова горячим свинцом вливались в Аллэи, но эльфийка сопротивлялась вязкому липкому колдовству, что ощущалось кожей, изо всех сил. Почему-то она знала, что если потерять концентрацию хоть на миг, эта сила поглотит ее, выпьет до самого дна, подчинит, и тогда битва будет проиграна. Ревенка между тем безмятежно продолжала:

- Мы все живем в мире, рожденном по воле земли и неба, воды и огня. Великий хаос сотворил нас, переплел корни деревьев с глубинами земными, переплел облака, камни и реки… Все здесь подчиняется бесконечному циклу жизни и смерти, радости и печали, ночи и дня. Когда солнце заходит за горизонт, наступает ночь – время тишины и забвения, безмыслия и бездвижия. И никто и ничто не может изменить это. С самого начала времен этот неписаный закон властен над нами, и мы счастливы подчиняться ему. Колесо совершает оборот, мы возносимся на его спицы и обращаемся одной из звезд на нем. Колесо замирает, а с ним должно замереть и нам, так как в этом – великая тайна всего мира. Все, что происходит – должно произойти так или иначе, и никто из нас не может переломить ход времени и событий. Мы – часть этого мира, моя подземная сестра. Когда приходит время, всем нам нужно уходить вместе с ним. Это время приближается, оно уже на самом пороге наших домов, а потому прими это достойно и помоги свершиться тому, что должно свершиться. Не пытайся мешать великому божественному замыслу, который гораздо древнее тебя. Ты – ничто, крохотная песчинка в море судеб, и ты ничего не сможешь изменить, как не смогут и сотни, и тысячи. Так плыви по течению и смотри, как боги вершат Излом, как все мы уходим в пустоту, из которой мы родом, ибо в этом – величайшая благость.

Она говорила, и глаза ее лихорадочно блестели, а на окрашенных краской губах бродила едва различимая в полутьме улыбка. Она говорила, и Аллэи ощущала, как что-то внутри нее рвется и лопается, расходясь болью по жилам. С каждым ее словом эльфийке все больше хотелось припасть к ее ногам, чтоб ощутить прикосновение ее благостной руки, чтоб ее обнял тот покой и та пустота, о которых рассказывала женщина. Но где-то за всеми словами и ощущениями, где-то за гулом мыслей билось что-то иное, настоящее и живое, и оно кричало, звало. Той частью своего сознания, которая еще не была затуманена, Аллэивар тянулась к нему как к последнему щиту, что остался у нее. Она боролась, дрожа от напряжения, какого никогда еще не испытывала, боролась из последних сил, продираясь через густую пелену, что заполнила ее разум – и в конце концов все же дотянулась до той самой крохотной, зовущей искорки. Дым разошелся эхом шагов по воде, и Аллэивар будто вынырнула из ледяной волны, что вот-вот должна была начать заливать ее легкие и жечь изнутри, умертвляя навсегда. Хватая ртом воздух, женщина, не отводя взгляда, почти по слогам произнесла: