Музыкальный Дом (СИ)

Ганнибал мог показать Уиллу, на что способно его тело. Как его дух связан с ним, как важно любить себя и принимать. Как он мог быть един с собой на костре из агонии. Ганнибал был терпелив, методичен, и в сексе с равным себе, наконец, показал бы, что они оба могут получать от этого наслаждение. Он научил бы Уилла, и тот повторил бы за ним, перешагнув все границы, ощущая чужую боль как свою. Уилл стал бы не менее талантлив в мучениях — Ганнибал не привык умолять, но у Уилла нашлись бы способы помочь ему измениться в равной степени. Познать всю боль, что Уилл мог ему причинить. Сама мысль об этом вызывала чистый восторг и трепет.

Холод и лед. Вместе они куют самый стойкий металл.

Это была их собственная игра на двоих, и оба остались бы в выигрыше при любом раскладе. Как в качелях, когда каждый толчок поднимал бы их все выше и выше, за границы морали, здравого смысла, любых норм и ограничений, пока не замкнется круг. Потому что это они и их любовь, а настоящая или нет, кто знает? Ганнибал не мог сказать, они оба еще никого не любили так страстно и всепоглощающе, чтобы сравнить, она сводила их с ума. Их чувства были нездоровы, небезопасны для себя и окружающих, слишком далеки от понятий добра и зла.

Уиллу не нужно было отвечать сейчас или когда-либо еще. Один лишь потенциал на паутине судьбы играл их мелодию: необузданную, дикую, радостную и печальную, похожую на вариацию. С виду неприметный, простой мотив постепенно раскрывался в невероятно сложную структуру, и уже невозможно было уследить за бегущим ритмом, потому что он разделялся на контрапункт, становился быстрее, и мелодия неслась, как ураган, уничтожающий все на своем пути. Теперь он тоже часть его океана, и их музыка — единое целое.

Ради этого он пойдет на все.

До сих пор все, чего хотел избежать Ганнибал любой ценой, — быть пойманным. Какой смысл жить, если не наслаждаться едой, музыкой, интеллектуальным общением, роскошью и удобством? Смотри на красоту мира, восторгайся ею и приумножай — это он показал Уиллу в своем доме, эта песнь победно звучала у дверей сада и топила броню Уилла своим звонким боем. Но его приоритеты очень сильно изменились, Ганнибал сам изменился, теперь он был готов остаться с Уиллом на любых условиях.

Он возжелал его душу с первого взгляда и даже не понял, насколько дело приняло серьезный оборот, пока не разрушил для него весь свой старый уклад жизни, похитив Ласс. Пока не начал рисковать, превратившись из силы порядка в силу хаоса. Пока ему не пришлось спешно улететь в Италию, где у него появилось вдоволь свободного времени, чтобы взвесить свою жизнь на свободе, но без Уилла. Итоги его не вдохновили.

Увидев его сегодня — разбитого, вялого, тоскливо знакомого и настолько абсолютно прекрасного, что перехватило дух, он понял, что не сможет остановиться. Никогда.

Tant’ eran li occhi miei fissi e attenti

a disbramarsi la decenne sete,

che li altri sensi m’eran tutti spenti.

Ed essi quinci e quindi avien parete

di non caler — così lo santo riso

a sé traéli con l’antica rete!

Мои глаза так алчно утоляли

Десятилетней жажды жгучий зной,

Что все другие чувства мертвы стали;

Взор здесь и там был огражден стеной

Невнятия, влекомый неуклонно

В былую сеть улыбкой неземной;

Здесь было его место. Здесь был его дом. Здесь было все, чего он когда-либо желал и пожелает. И потому он не собирался уходить…

Уилл переполнился чужими эмоциями, что его затошнило. Чувствуя себя больным, только очнувшимся от лихорадки, он стряхнул руку со своего колена и отполз на дрожащих руках. Ему было плохо, воздуха не хватало, будто его накрыли душным одеялом, и, когда Ганнибал встал и впустил в приоткрытое окно свежий воздух, Уилл простонал с облегчением.

Стакан с водой появился возле его лица, и Уилл неосторожно отпил, капли воды стекли по подбородку. Ганнибал передал ему салфетку, смотря на него с заботой и немым вопросом «что я могу для тебя сделать, чтобы тебе стало лучше?», отчего приступ тошноты враз усилился. Проигнорировав его протянутую руку, он устало прикрыл глаза.

— Уходи.

— Боюсь, я не могу этого сделать, — голос Ганнибала был хриплым от возбуждения.

— Пожалуйста.

Чуда не произошло. Ганнибал все так же терпеливо стоял рядом, раздумывая, не принести ли холодное влажное полотенце и предложить Уиллу вытереться. Сам он не мог коснуться его разгоряченной кожи, стереть капли пота пальцем, потому старался держать себя в руках и не показывать слишком явно, как отчаянно он желал Уилла и как сама мысль о том, что им предстоит расстаться, для него невыносима. Если он окажется прав, у него еще будет время и на нежные прикосновения, и на грубые, и на то, чтобы узнать его тело не только на ощупь, но и на вкус. Он стоял, ожидая, будто ничего не произошло. Будто его спина и бедра не горели от нескольких укусов, которые не спешили проходить. Эта боль ему нравилась, и он позволил себе мечтательную полуулыбку и легкий вздох наслаждения от ощущения ссадин. Потрясающе.

Уилл отпил, пытаясь стряхнуть их связь, которая отдавалась в его голове разрядами электричества. Будущее расстилалось перед ним, как раскрывающаяся ладонь.

— Они идут. Поднимаются по пожарной лестнице. Ты еще можешь успеть скрыться, — сумел произнести Уилл между жадными глотками.

— Зачем?

— Чтобы остаться на свободе.

— Но я не хочу свободы.

«Без тебя» осталось непроизнесенным, но громко прозвучало в его голове. Уилл еще раз поднял на него взгляд, и его худшие опасения подтвердились. Ганнибал любовался им и никуда не спешил.

— Не смей, — глухо и с ненавистью прошептал Уилл. — Не смей сдаваться Верджеру. Я не пойду тебя вытаскивать. Ты заслужил то, что тебя ждет, не смей взваливать на меня свою смерть!

Ганнибал улыбнулся шире. Все, что он видел дальше этой комнаты, тонуло во тьме его смерти. Он вполне может не выбраться с фермы Мускрат. Более того, будущее говорило, что у него нет ни шанса, кроме одного, еле видного, из-за которого Уилл так огорчился.

— Тогда я погибну долгой и мучительной смертью.

Судя по всему, Ганнибал был полностью этим доволен. За дверью раздался шум, звуки драки, приглушенных голосов и глухих ударов.

— Ты умрешь. Он приготовил для тебя шоу: они еще на Сицилии, но, стоит Мейсону тебя заполучить, их вывезут в течении пары дней. Все это время тебя будут держать как скотину в загоне, а потом свиньи съедят тебя заживо. Зачем ты это делаешь?

— Потому что сам ты не сможешь меня убить. Ты был так щедр в своем предложении, я подумал, что будет честно предложить что-нибудь взамен. Я тоже даю тебе свободу, Уилл. Ты свободен оставить меня умирать и жить со своей возлюбленной семьей дальше. Ты придешь? Если не спасти, то хотя бы посмотреть на мою смерть? Мне будет очень приятно.

Выстрел с глушителем. Раз, второй. Уилл с ужасом уставился на дверь, но Ганнибал, казалось, не обратил внимания. Он положил что-то на стол и выпрямился, закинув руки за головой, как при аресте. Дверь треснула и распахнулась, явив двух высоких мужчин в кожаных куртках, но Ганнибал даже не обернулся. Уилл же потерял дар речи от его прощального, блестящего от замерзших слез взгляда.

— Я буду ждать тебя. До самого конца.

Раздался странный щелк, и Ганнибал, забившись судорогой, завалился на пол. Уилл хотел было встать с кровати ему на помощь, но один из мужчин направил на него пистолет.

— Не делайте глупостей, мистер Грэм. Мы всего лишь забираем то, что принадлежит нам.

Пока он страховал напарника, тот взвалил тело Ганнибала в коляску, накрыл ее простыней и кивнул.

— Пошли. Надо убраться раньше, чем федералы поймут, в чем дело.

Они, не прощаясь, вышли из его палаты, и в приоткрытую дверь остались видны тела охранников и медсестер. Женщина, которая о нем заботилась, валялась на стойке, и халат задрался на спине. Раскинув ноги, Донна сидела у стены, съехав по кровавому следу от пулевых в грудь. Уилл подозревал, что все, кого встретили эти ублюдки на пути, мертвы, и их счет жертв гораздо больше, чем у любого серийного маньяка, просто потому что такова была их работа. Жизни других для них не стоили и ломаного гроша.