Сироты небесные

е дело, ему уже не хотелось стоять посреди большого, с деревянными колоннами, зала и ощущать устремлённые на него взгляды. За те несколько часов, что провёл он один в осиротевшей комнате, он не думал ни о Спартаке, которого оставил в больнице без сознания, ни об Артёме, который и вовсе был неизвестно где, ни об Олеге, который медленно превращается в незнамо что… Он даже перестал быть Арамисом.

За эти несколько часов, уже не чужими, а своими глазами видя в темноте запрокинутое Сонюшкино лицо, он искренне, накрепко, всей душой поверил, что и впрямь был свидетелем всего происшедшего.

Вернулась мать. Взъерошила волосы, дала лёгкого подзатыльника, сказала: «Правильно ты ему врезал… Я бы тоже хотела, да нельзя вот». Она была не то чтобы весёлой, но на подъёме. Видимо, в обкоме всё решили как надо. Потом она что-то пересчитала по пальцам, ушла на кухню, повозилась там. Вернулась с набитым мешком.

— Пошли.

— За нашими? — вскочил Артурчик.

— За нашими, за нашими. Дорогу-то, кроме тебя, никто не знает.

— А как же суд?

— Отложили суд. До полного выяснения обстоятельств. Почтенный Сугорак — умный человек, он понимает, чем всем нам грозит неправый суд…

Она говорила что-то ещё, а Артурчик в холодном ужасе понимал: сейчас он должен будет признаться матери, что соврал. Что Олег с ребятами не на Свалке, а совсем в другой стороне, что они со Спартаком ничего не видели, а просто хотят выручить пана Ярека… и вдруг сообразил: а зачем? Мы просто пойдём по следам. И догоним. Те с носилками, а мы налегке. Завтра точно догоним.

И, обрадовавшись, он чмокнул мать в щёку и подхватил увесистый мешок на спину:

— Пошли! Только я к Спартаку забегу в больницу.

— Я полчаса как оттуда. Спит он, не надо будить. Док говорит, всё будет в порядке. Вовремя вы успели. Паша странный человек, но сколько от него иной раз пользы…

— А от меня, что ли, нет?

— Ну… иногда и от тебя.

Тейшш очнулась от покачивания. Это было непонятно, но, кажется, безопасно. Главный запах был правильный. Это её корабль. И он движется. Если корабль движется, значит, уцелел кто-то ещё…

Но больше уцелеть никто не мог. Она видела. Она ощутила.

Но корабль движется.

Плен?

Не делая ни малейшего движения, она «ощупала» себя с головы до ног. Голова болела так сильно, что боль казалась чем-то внешним, отделённым перегородкой. Глаза целы, зубы целы. Шея цела. Руки тоже болят, но кости не повреждены. Руки не связаны — значит, не плен. Грудь… не ощущается. Совсем. Будто там ничего нет. Яма. Анестетик? Или выгорели нервы? Выясним позже… Наверное, второе — всё-таки несколько выстрелов в упор. Дальше… Живот — цел. Ноги — целы.

Что же вокруг?

Рядом кто-то тяжело и часто дышит. Тоже раненый? Запах странный. Это не эрхшшаа. Другой. Что же здесь происходит? Кто ведёт корабль?

Она чуть приоткрыла глаза.

Рядом лежал голокожий чужак. Морщинистое тонкогубое лицо, длинный нос, кожа тёмная, серо-коричневая. Это он так дышит, и это от него так пахнет — с оттенком перегретого