Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)

— Мишенька, не выходи на поверхность, слышишь? И не спускайся в шахты! Занимайся этим… синтезатором. Это ужасно важно. Синтезатор. И кушай хорошо! Послезавтра к вам пойдёт корабль, я отправлю с ним, — ты слышишь? — помидорчики, картошечку, — слышишь, Мишенька? — Алексей Мстиславович обещал…

Она ещё долго говорила в рябящий экран, не зная, слышит ли её сын.

Гэмфри Морган стоял на обзорной башенке, поднятой высоко над олимпийским кратером. Спать не хотелось. Последний разговор с президентом оставил нехороший осадок, но Гэмфри не знал, как ему следует поступить. Всё, о чём просили, он сделал, но совесть подсказывала ему, что сделанного мало. Разговор с Лосевым после ухода Володи ничего не дал — Лёша умеет быть увёртливым, как угорь.

Бывший ареолог всматривался в сполохи зарниц у горизонта — буря успела доползти туда, но взобраться на высоту в двадцать семь километров было не в её силах, — поглядывал на серпик Фобоса, клонящийся к горизонту, — нет, не красный уже, там небо чистое, звёзды. Гэмфри смертельно хотелось оказаться там, где буря, в пыльном аду, а не в разреженной атмосфере олимпийских высот, чтобы не грызла душу кислая тоска непонимания, чтобы всё было как раньше, ясно и определённо, чтобы не приходилось оправдываться перед Володей.

Гэмфри Морган тряхнул головой, развернулся и решительно направился к лифту.

«Завтра, — решил он, — вернее сегодня утром переговорю с Лосевым. И на Совет стоит попасть. Посмотрим, чья возьмёт. Не оказалось бы только…»

В кармане пискнул гравитон.

— Да, Галя. Уже иду. Почему поздно? Понимаешь, милая…

И глава Департамента Строительства принялся выдумывать очередное оправдание.

Буря, пронесшаяся над портом Аркадия, не причинила особого вреда. Как всегда, засыпало песком теплицы в хозяйстве Харриса, рейсы же, отложенные из-за непогоды, не в счёт.

— Ты будешь у нас послезавтра, Анечка? — спрашивала подругу Сьюзен Лэннинг. Тот, кто не знал Сьюзи настолько же хорошо, как Анна Волкова, мог заподозрить её в излишней сухости — таким тоном лучших подруг на празднество по случаю совершеннолетия дочери обычно не приглашают. Но сорокатрёхлетняя Аня знала сорокатрёхлетнюю Сьюзи вот уже тридцать семь лет и успела за это время определить, что спектр эмоциональных реакций Сьюзи на внешние раздражители сдвинут в «синюю» сторону. То, что казалось в её обращении сухой чопорностью, было на самом деле проявлением искреннего радушия, а собственно сухую чопорность Сьюзен проявлять не умела.

— Конечно, Сюзик, с большим удовольствием. Сто лет никуда не выбиралась, — пропела Анна, потягиваясь с кошачьей грацией. — Сегодня пробовала отпроситься у Джонни на пару дней. Не хочет отпускать. Весна, мол, у него.

— Какая у него весна? — весьма холодно и деловито осведомилась миссис Лэннинг, и жёсткие завитки платиновых волос дрогнули у её висков. — Скажи ему, чтоб не выдумывал. Они с Эллочкой и Дэвидом тоже приглашены. Я не потерплю.

— Я ему так и сказала, солнышко, — игриво промурлыкала Волкова.

— И что он? — ещё холодней спросила миссис Лэннинг, так, словно ожидала осуществления самых мрачных своих прогнозов.

— Хлопнул себя по лбу, — мило улыбнулась Анна, укладывая подбородок на подставленную заблаговременно ладонь.

— Так ему и надо, старому склеротику, — с мстительным удовлетворением заявила Сьюзен. — Ну так что же, Анечка? До послезавтра?

— Пока, Сюзик, — мурлыкнула Аня, пошевелила пальцами в воздухе в знак прощания, а другой рукой потянулась поспешно — скорее выключить гравитон. Маска беззаботности моментально сползла с её лица, когда погас экран, уголки губ опустились книзу, плечи поникли. Едва попадая пальцами в экранные клавиши, набрала она номер гравиканала, и, как и в прошлый раз, получила невероятное, невозможное сообщение — «абонент недоступен». Она набрала второй номер — тот же результат. Поёжившись, хоть и не холодно было в комнате, она перебралась ломающимися шагами в широчайшее кресло и устроилась там. Оба номера были набраны после этого много раз.

Глава третья

Темень, глухая тишь. Только шелестит что-то, — ветер? — вздыхает вдалеке, — прибой? — звуки знакомые. «Слышал я их уже». Тот, кто подумал о себе «я» — не мёртв, это точно. Но тьма кругом. «Где я, что со мной?» Душно и холодно. Глаза не видят. Глаза? Человек, погружённый в холодную душную тьму, потянул к глазам руку. Лавина звуков обрушилась на него: нытьё (неприятное), щелчки (металл по металлу?), — и вдруг тяжёлое холодное что-то ударило по щеке, прижалось, обжигая холодом. Чем отчаяннее очнувшийся человек тянул к лицу руку, тем плотнее давило что-то угловатое в щёку. «Да это же манипулятор!» — вспомнил Володя, и механическая рука, повинуясь осознанному уже усилию мысли, бросила безобразить, опустилась покорно. Странные звуки обрели смысл. Шорох — всего лишь вдохи и выдохи благословенного творения Саши Балтазарова — искусственных лёгких, а вся эта какофония — нытьё, щелчки — ревматическая музыка механических рук. «Куда это меня занесло?» — спросил себя Володя и потянул оба манипулятора во тьму. Там звякнуло — металлом о стекло? — и в этот момент президент вспомнил всё. «Именно — занесло. Очень хорошее слово подвернулось, — решил он, — я в коконе. А темнотища такая просто потому, что песком засыпало. И что же это означает, господин президент? Ваша бот разбит, господин президент, а сами вы не сдохли только потому, что Балтазаров — умница и Лосев тоже. Не будь вы инвалидом, господин президент, сдохли бы за милую душу. Только такой механизированный болван как вы и может сверзиться со своим инвалидным креслом с высоты… Сколько было на альтиметре когда в меня молнией шандарахнуло? Восемьсот с лишним метров. Ну, метров двести я падал вместе с «Птичкой», потом только позвал «кокон». Если бы не Лёшкино упрямство…»

Володе припомнился двадцатилетней давности разговор с Лосевым. Беседу, которую следовало бы признать примечательной, если вспомнить, что вёл её шестидесятилетний полутруп с сорокалетним громкоголосым жуиром, бонвианом и жизнелюбом. «Мне тогда казалось, что всё. Жизнь кончена. Сердце — спасибо Короткову Ване, — искусственное, лёгкие — спасибо Балтазарову, — искусственные. И руки-крюки. И вместо ног — кресло. Стул с гравиприводом. Зачем мне в боте твой «кокон», Лёшка? Я ж только рад подохнуть с музыкой, не руки ж на себя накладывать?! А он мне: дурак ты старый!.. И ведь верно заметил, грубиян. Дурак — он и есть дурак, что старый, что молодой. Двадцать лет клял проклятые фиксаторы поддона за то, что каждый раз, когда в «Птичку» залазишь, ждать нужно, пока защёлкнутся, и вот — на тебе! Пригодились. Не защёлкни я их — аварийщики лицезрели бы утром занятную картину под названием: «старый паук после удара тапком». Кстати, об аварийщиках.

Володя, не задумываясь, вызвал панель управления гравитоном — панель явилась послушно. Электроника кресла работала, впрочем, в этом не было ничего неожиданного, раз уж получилось закуклиться. Володя собирался активировать аварийный гравимаяк, но вовремя остановил себя — перед глазами возникла неправдоподобно правильная воронка во чреве пыльной тучи. «Кто-то решил прихлопнуть старого паука. Не стоит звать на помощь, добьют ещё. Тапочек у них хватит. Им теперь жизненно важно меня хлопнуть, я видел пылевую воронку и знаю теперь, что Лёшкина болтовня о всплесках гравипотенциала — не просто болтовня. Не хочу, чтоб меня добили. Не такой я дурак, каким был двадцать лет назад. И думать мне нужно не только о себе. Сначала Аня». Погребённый под слоем песка президент вызвал меню гравимэйлера, но снова остановил себя. Гравипочтой тоже не стоило пользоваться. «Нужно выкарабкаться из этой могилы самостоятельно, — понял Володя. — И как можно быстрее. До прилёта аварийщиков. Порт близко, не больше пяти километров. Пять километров — сущие пустяки».