За право летать

гардемаринам выпускного курса немедленно прервать отпуск и вернуться в Школу. Повторяю: всем гардемаринам выпускного курса вернуться в Школу до восемнадцати ноль-ноль. Это не учебная тревога. Все опоздавшие будут отчислены без права восстановления…

Адам и Вита переглянулись, и Адам метнулся к телефону. Его ждали в полном молчании, только Густочка нервно вздыхала и несколько раз порывалась о чем-то спросить.

Он вернулся, с сожалением развел руками:

— Труба зовет. Лионелла Максимовна, Максим Лео… нидович… спасибо за обед, за беседу… Августа, было очень приятно…

— Ага, мы поскакали… — Вита порывисто обняла обоих родителей сразу, чмокнула тетушку, с сожалением оглянулась на обезноженную курицу…

— Ой, подождите, я вам с собой!.. — спохватилась Лионелла.

…На лестнице Адам взял Виту за плечи, развернулк себе лицом:

— В небе — черт-те что. Никто не знает. Кузены жгут бумаги — грузовиками. Ты поняла?

Вита чертила пальцем в воздухе, словно что-то считала.

— То есть им сейчас не до нас?

— Ага. Ситуация уникальная…

— И мы будем последними раздолбаями, если не выжмем из неё все, что возможно.

Они бросились вниз по лестнице.

— Возьми сумку, — вприпрыжку сказала Вита. — Ты не представляешь, сколько всего там есть. Я тоже не представляю. Но мама — лучший в мире специалист по кормлению меня.

— Хорошо бы она дала рюкзак, — проворчал Адам, прилаживая неудобную и тяжелую сумку на плечо.

Служебный «уазик» подкатил к парадной в тот самый момент, когда они шагнули на тротуар.

Юлька не знала, почему свернула за той троицей. Она вообще не очень понимала, что с нею происходит в последние дни. Словно её разрезали, вывернули и как-то иначе сшили. Нельзя сказать, что она плохо ощущала руки и ноги — но она ощущала их не так, как привыкла. Лицо приходилось ощупывать, чтобы узнать, какая гримаса на нем пристроилась. То же самое произошло с городом. Она перестала его чувствовать. Между нею и такими знакомыми улицами образовалась скользкая бугристая прослойка, которую, наверное, можно было не только потрогать, но и увидеть: просто надо было как-то ещё — полностью, что ли, — открыть глаза.

Иногда в край глаза попадал жирноватый отблеск солнца с той прослойки… или что-то еще, какое-то мягкое бледно-радужное преломление. Но стоило взглянуть прямо — и прослойка делала вид, что её здесь и не было никогда…

Юлька не была уверена, держит ли она так удар — или же просто умерла. Не за что было зацепиться, чтобы понять это.

…Как её вынесло на этот пустынный Большой? Утро сейчас или вечер? Что было вчера?.. Где-то с краю сознания процарапано было, что у неё двухнедельный отпуск. И что к Саньке её сейчас не пустят. Скоро, но не сейчас. Когда зажужжит в кармане будильник. Она вытащила его, посмотрела, что-то поняла, но тут же забыла.

Те трое — в гардемаринской голубой форме — появились шагах в пятидесяти впереди неё откуда-то справа (из какой-то арки, наверное, она не заметила) — и пошли неторопливо и веско. Словно подхваченная странным