Ульфила

л, что все пропало: и здесь опозорился, и перед общиной стыдно. — Взашей… — И прибавил: — Мне тоже хворобы меньше будет.

Не хотел Силена епископом становиться. Нагляделся уж на Ульфилу, спасибо. Того заботы порой выше головы погребали.

Тут Евномий улыбнулся.

— Ведь ты вези, Силена?

— Наполовину, — сказал Силена.

— Чтобы всех нас перерезать, и половины гота хватит, — сказал Евномий, усмехаясь. — Вон что твои вези по всей Фракии творят. Стонами Дунай полнится. Обидишь тебя, а ты…

Шутка пришлась очень некстати. Силена побагровел, как свекла, запыхтел, кулаки стиснул.

— Нам Ульфила завещал в мире жить, — угрожающе сказал он.

Евномий платочком обмахнулся.

— Да будет тебе, — сказал он, ничуть не испугавшись. — Это я к слову сказал. Веруешь ты правильно, так что народ свой вести достоин.

Напоследок угостил одной из своих проповедей. Говорил Евномий превосходно, блистал остроумием, легко порхал с мысли на мысль, как бабочка с цветка на цветок. И, как всегда, был неожидан, блестящ, оригинален. Слушая, Силена едва не расплакался при мысли о собственном несовершенстве.

Кое-что из речей Евномия запомнил и в первое время довольствовался этим. Человек Силена был усердный, честный и практический, поэтому очень быстро с евномиевых идей перешел в своих проповедях на рассуждения о сроках сева и о том, что негоже из-за межевого камня морды македоновским квасить, как то кое за кем замечено было.

В общем, «меньшие готы» довольны были своим епископом, хотя, конечно, по Ульфиле скучали.

И вот стоит Силена перед Ульфилой и моргает в смущении. Не знает, как Ульфила к самовольству такому отнесется.

Ульфилу же, похоже, история эта даже не заинтересовала должным образом.

— Ты все правильно сделал, — сказал он. Прикрыл на секунду глаза, перевел дыхание. — Я спать хочу, Силена.

Силена Ульфилу домой отвел, молока ему дал и спать уложил, заботливо закутав.

Как дитя малое стал суровый готский пастырь, лицом истончал, скулы и нос заострились. Диковатый желтый свет в глазах погас. Что такого видели эти глаза, что в них такая боль засела?

И ведь не спросишь. Промолчит или так отбреет — сам не рад будешь.

А пусть бы и отбрил. Хоть убедиться, по крайней мере, что прежний Ульфила это, а не тень его.

Повздыхал Силена тихонько и снова полез крышу чинить.
* * *

Осенью 377 года император Валент наконец решился расстаться с теплой Антиохией и ее целебными источниками и медленно двинулся на запад — куда призывал его долг.

Ехать не хотелось, ибо чувствовал: не распутать ему того клубка, что во Фракии сплелся. Военачальники римские осторожничают, а если проявляют отвагу, то и гибнут на месте. И варвары повсюду — везеготы Фритигерна, остроготы Алатея, аланы Сафрака. А еще наскакивают более мелкие племена того же языка со своими предводителями. И местные разбойники.

По последним донесениям, аланы Сафрака нашли общий язык даже с этими нелюдями, с гуннами, так что среди нападающих на ромейские селения нет-нет да мелькнет страшная