Ульфила

*

Словопрения продолжались; одно заседание проходило бурнее другого. Никейцы были совершенно разбиты, тем более, что и император их не поддерживал. Держались только за счет собственной твердолобости, ибо, не владея логикой и не в силах отразить остроумные, разящие аргументы Евномия, только и могли, что огрызаться: «А я иначе верую — и точка». Большего им не оставалось.

Ульфила на этих заседаниях не выступал — слушал, наблюдал. Как губка, жадно впитывал впечатления. Ибо догматы Ария считал единственно правильными. Все в его душе одобрением отзывалось на речи Евномия.

Арий учит о единобожии более строго, чем никейцы. Этим прекраснодушным господам хорошо отстаивать абсолютное равенство Отца и Сына. Их бы к язычникам, в глушь дакийскую, к тому же Охте. Или в Гемские горы. И как бы они там объясняли, почему их религия не троебожие содержит, а единобожие? Да они и сами в большинстве своем, прямо скажем, от Охты мало отличаются.

Евномий же был великолепен, когда завершил свою речь поистине громовым аккордом:

— Если есть совершенно равные Бог, Бог и Бог — то как же не выходит трех богов? Не есть ли сие многоначалие?..

Взрыв аплодисментов утопил голос оратора. Никейцы что-то выкрикивали со своих мест, но их больше не слушали. Сам Констанций соизволил ладонь к ладони приложить в знак одобрения.

После заседания восхищенный Ульфила протолкался к Евномию, обнял его. А Евномий вдруг оглянулся, поискал кого-то глазами и, не найдя, сквозь зубы лихо свистнул. Тотчас раб подбежал и вручил свиток, красиво перевязаный кожаным шнурком с позолотой. Евномий торжественно передал свиток Ульфиле.

— Я записал тезисы этой речи для тебя, друг мой, — сказал Евномий. — Она твоя.

Ульфила был по-настоящему тронут и даже не пытался скрывать этого.

— Большего подарка ты не мог бы мне сделать.
* * *

Предпоследний день в Константинополе несколько омрачился несогласием, которое вдруг установилось между Ульфилой и Евномием.

— Прочитал еще раз твою проповедь, — сказал ему Ульфила, когда прогуливались вдоль городской стены, любуясь закатом. — И не один раз. Множество.

Евномий склонил набок свою львиную голову. Ждал похвалы.

Ульфила сказал:

— Она выше всяких похвал. У меня не достанет слов, достойных красоты твоего слога, Евномий, стройности твоих мыслей.

Евномий деликатно кашлянул в сторону.

Ульфила продолжал задумчиво:

— Но кое с чем я не могу согласиться.

Евномий тотчас же насторожился.

— Да?

— Да. — На собеседника испытующе поглядел. — Ты пишешь, что Сын изменяем. Что Сын достиг Божеского достоинства после испытания Его нравственных свойств и вследствие обнаруженной Им устойчивости в добре. — Ульфила процитировал почти наизусть. Он говорил негромко, слегка задыхаясь, — волновался.

Зато Евномий был совершенно спокоен.

— Да, именно так я и писал. Бог предвидел, как Сын Его будет прекрасен по воплощении. Но если бы Петр или Павел оказались в земной жизни столь высоки и совершенны, как Иисус, то они были бы Сынами Бога,