Ульфила

асмеялся. И засмеялся второй, помоложе, бывший с ним.

— Не озирайся, не убивать позвали, — сказал старик.

Толмач неопределенно двинул плечом.

— Ближе подойди, — велел старик. — Я Евсевий.

Варвар приблизился, без смущения глядя в старое властное лицо с огромным горбатым носом. Старик ткнул ему в губы рукой — для поцелуя. Поморщился: от варвара, даром что клирик, несло той же козлятиной, что от прочих членов посольства.

Толмач еле заметно шевельнул ноздрями. Его тревожил тяжелый запах благовоний, которым в этой комнате было пропитано, казалось, все, даже мебель.

— Говорили, будто толмач готский — клирик, — без всякого вступления заговорил Евсевий. — Верно?

Варвар кивнул.

— Любопытен ты мне, — сказал Евсевий. — Для того и позвал, чтобы насытить это мое любопытство. — И улыбнулся еле заметно: — Да ты по сторонам не косись, тебе здесь ничего не грозит. Что ты все прислушиваешься?

— Дивно мне здесь все, — сказал варвар.

Евсевий пошевелился на своем ложе, прищурился, разглядывая лицо молодого человека — тому было лет тридцать.

— Слыхал, слыхал. Вотан этому учит: держи глаз востро, ухо наготове, всегда помни, где выход и где окно.

И с удовольствием отметил, что толмач готский слегка растерялся. Подтолкнул его сухой старческой рукой:

— А Иисус не этому учит, верно?

Толмач не ответил. Евсевий ощутил досаду. И совсем другим тоном спросил:

— При Феофиле дьяконом ты, что ли?

Феофил возглавлял готскую епархию много лет, но дела там шли вяло и в переписке с Евсевием Феофил не состоял, так что константинопольский патриарх толком ничего о нем не знал. Особой приязни к Феофилу у него не было: готский епископ, быв на Никейском соборе, подписал символ веры, Евсевием решительно отвергаемый.

Между тем готы становились все сильнее и все теснее жались к границам Римской империи. И лучше бы иметь с ними одну веру. Хотя — старый епископ знал это, может быть, лучше, чем иные — никогда еще вера не была заслоном человеческой жадности и трусости.

Времени у Евсевия почти не было. Он слабел с каждым днем. Уйти же из этого мира, не выполнив того, что он считал своим долгом, старый римлянин не мог. Потому и велел призвать к себе готского дьякона. Тот, вроде, бойко болтает и по-гречески, и по— латыни, хоть и варвар.

— Не дьякон, — сказал варвар. — Я чтец.

— А, — молвил старик разочарованно. — Даже и не дьякон…

А тот кивнул, мотнул длинными волосами.

Евсевия все это начало уже не на шутку раздражать.

— Ты головой-то не мотай, не конь, — проворчал он. — Имей уважение к возрасту и сану.

— Я имею, — спокойно возразил чтец.

— Имеет он… — буркнул старик. — Помоги сесть.

Руки у готского толмача ловкие, крепкие; раздражение сразу прошло, как уселся, обложившись скользкими шелковыми подушками.

А чтец готский рядом стоит, слегка склонив голову, — невысокого роста, щуплый, как подросток, темноволосый, с острыми чертами.

— Не очень-то ты похож на гота, — брякнул Евсевий.

— Мои — из Каппадокии, — нехотя пояснил