Ульфила

уже нет в живых — принял мученическую кончину в гонение максиминово. Этот гот, Ульфила, только-только народился тогда на свет. И многих из учеников Лукиановых уже не стало. В 335 году умер в Константинополе самый известный из них

— пресвитер Арий, отец учения о единобожии, на которое так яростно наскакивают никейцы с их тройным Богом.

Арий. Это для нынешних, схлестнувшихся на очередном поместном соборе, Арий — не более, чем символ. Евсевий же так хорошо помнил своего однокашника — смуглого ливийца с томным, как бы ласкающим взором, мягкими движениями, вкрадчивым голосом. Он и был в точности таким, каким казался, ибо аскетом был не лицемерным. И прихожане его обожали, особенно женщины, легко угадывая в суровом пресвитере нежную, чувствительную душу. Говорил же Арий, не стесняясь, то, что приходило на ум. И в отличие от страдающих косноязычием никейцев, слова умел подбирать так, что доходили они и до невежественных матросов в портах Александрии и Антиохии, и до утонченных аристократов древних римских фамилий.

Такими взрастила их Антиохия, одинаково родная и грекам, и сирийцам, и римлянам. Пусть напыщенный язычник Филострат утверждает себе, что «в Антиохии живут одни наглецы и об еллинских обычаях не радеют». Попадалось недавно Евсевию под руки это сочинение — «Жизнь Аполлония Тианского». Откопал в Антиохийской библиотеке. Дочитал до слов этих надменных и засмеялся. И повторил вслух то, что частенько слыхал от римских центурионов, едва умевших подписывать собственное имя: «Греческой культуре обучают рабы».

У нас тут, в Антиохии, своя культура. Сам не поймешь, кто обучил тебя искусству быть плоть от плоти этого шального города: то ли роскошная библиотека и изысканное общество ученых, то ли уличные торговцы и потаскухи.

Непрерывен поток жизни, где сливается воедино все — смешиваясь и все же оставаясь по отдельности — и реки жидкой грязи во время дождя, и облака с золотым краем на рассветном небе, и брань грузчиков в речном порту, и высокое слово Священного Писания.

Как бы не выходя из этого непрерывного потока, читают Священное Писание богословы антиохийские.

Евсевия всегда тошнило от обыкновения высокопарных александрийцев всегда и во всем выискивать сокровенный смысл.

Там, в Александрии, вечно стесняются того, что у Спасителя пыльные ноги (а с чего им не пыльными быть, ежели пешком ходил?) Неловко им, что ученики Господа нашего хватали хлеб такими грязными ручищами, что видевшие это не выдерживали, замечания делали.

Александрийцы и тут аллегорию искали. И, конечно, находили. И все это выходило у них скучно и вымученно.

Да разве ж человек перестает быть любимым творением Божиим лишь потому, что срет или валяется с девками?

Нет, высокий, сокровенный смысл Творения непостижимым образом вырастает из грязи повседневности, вырастает сам собой, без чьей-либо назойливой помощи, как прекрасный цветок, выходящий из-под удобренной навозом почвы. И в этом, быть может, главное чудо и состоит.

Только — храбрость нужна осознать это