Канал имени Москвы

Фёдор не мог оценить ущерба, нанесённого этим людям. Казалось, он теперь вообще ничего не мог. Только всё это происходит вовсе не с ним. Это… невозможно. И…

Потом он услышал:

— Всё, Тео, уходим! Через минуту здесь будет взвод автоматчиков.

Тео? — Да, когда-то его звали так. В детстве…

Фёдор непонимающе уставился на лестницу. И вспомнил: Рыжая Анна… Да, её попросили им помочь… Им, потому что она была не одна. Она тащила за руку девушку, бледную, смертельно напуганную и очень красивую.

— Ева, — прошептал Фёдор, с трудом разлепив ссохшиеся губы. И снова качнулся.

Рыжая Анна была уже рядом.

— Уходим, парень. Надо идти. — Она мягко подтолкнула его в плечо. Фёдор вздрогнул. И еле слышно пролепетал:

— Что она сделала со мной?

— Кто? — мягко спросила Рыжая Анна.

— Сестра, — отозвался Фёдор.

— Тео, надо уходить.

— Я видел её. А потом… И вот они все…

— Она здесь ни при чём, — сказала Рыжая Анна.

Глаза Евы в ужасе застыли. Она словно выходила из оцепенения и смотрела на Фёдора. И… это он её так напугал?

— Вы… не… понимаете. — Фёдор должен был объясниться. — Я видел её перед тем, как… И потом все эти люди…

— Она здесь ни при чём. Это ты сам. Надо идти.

Фёдор замотал головой и показал ей пистолет, полуавтоматический «люгер».

— Господи, — простонал он. — Да я никогда в своей жизни оружия-то не держал. А она…

— Держал, — сказала Рыжая Анна.

— Нет! — вскричал Фёдор. — Никогда… — В его упрямом взгляде блеснуло что-то, что на миг придало ему сходство с затравленным волчонком. — Вы не понимаете! А она… Сестра… Я видел её перед… и…

Фёдор не смог договорить. Он согнулся пополам, и его наконец вырвало.

— Анна Петровна, — неожиданно подал голос управляющий. — Вам лучше поспешить. Они уже бегут. Там, за сценой, запасной выход.

Рыжая Анна вскинула на него удивлённый и благодарный взгляд.

— Знаю, — кивнула она. Затем коротко улыбнулась и добавила: — Спасибо вам, Александр Палыч…

Этот выход вёл на задние дворы, и там сразу начинался лабиринт. Им надо пройти всего пару десятков метров, и никто из полиции не решится ночью преследовать их за обводным каналом. Но состояние Фёдора…

Рыжая Анна бросила на него быстрый задумчивый взгляд, затем вдруг открыла сумочку и извлекла оттуда манок Учителя:

— На-ка, надень. Тебе станет легче.

Взгляд Фёдора испуганно застыл. Он смотрел на светящееся весёлыми нежно-голубыми переливами украшение, и его щёки сделались ещё более бледными. Руки юноши потянулись к манку и в страхе застыли в воздухе, и в этот миг глаза на его обескровленном лице показались огромными.

«Плохо дело», — мелькнуло в голове Рыжей Анны. В дальнем коридоре послышался нарастающий топот ног.

— Надень, Тео, — повторила Рыжая Анна. — Надень! Это твоё.

Фёдор всё ещё медлит.

— Умоляю, Анна Петровна, быстрее, — произнёс управляющий.

Когда рука Фёдора, паренька из провинциальной Дубны, сына известного, но так и не разбогатевшего гребца Макара, дотронулась до манка Учителя, его пальцы дрожали. Но как только это случилось, манок ответил яркой вспышкой, а затем нежно-голубое свечение иссякло.

Через несколько секунд Рыжая Анна, Ева и Фёдор прошли через дверь запасного выхода и покинули «Лас-Вегас».

29

Однако не все в бальном зале поддались общей панике. В глухой дальней затемнённой нише оставался один человек, который не собирался никуда сбегать. Раз-Два-Сникерс спокойно допила свою большую кружку дмитровского пива и удовлетворённо кивнула.

«Превосходная работа. — Она бросила свой холодно-оценивающий, чуть насмешливый и совершенно лишенный всякого сочувствия взгляд на раненых полицейских. — Ни одного трупа. Тихон всё предусмотрел».

Раз-Два-Сникерс поднялась из-за стола. Её вовсе не волновал прибывший в бальный зал отряд полицейского резерва: «Поспели к разбитому корыту. Птички-то улетели».

Ей тоже было пора. Но перед тем как уйти отсюда, Раз-Два-Сникерс всё же обернулась и посмотрела на дверь запасного выхода, через которую только что скрылись трое беглецов.

— Ну что ж, малыш, с возвращением, — негромко проговорила она.

Глава 14

Тени у станции «Комсомольская»

1

(«Парень Боб, — мысленный посыл вышел слабым, но он постарается, он приложит ещё усилие, — Джимми-бой? Пожалуйста!»

Ответа не последовало.

«Парень Боб? Эй, Джимми, Чёрный человек?! Что же вы все…»)

Шатун не знал, сколько времени он находится тут. Собственно говоря, он вообще мало о чём знал, пребывая в полудрёме или в полузабытьи. Станция спала — где-то далеко, по контурам внешнего мира Шатун слышал лишь мерный шум работающих машин, — и пока она не проснётся, нет смысла тратить силы, которых и так не осталось. Всё же он с трудом разлепил ссохшиеся губы и попытался позвать вслух:

— Парень Боб…

Ему запретили приносить с собой что-либо, кроме воды; открытая двадцатилитровая канистра стояла рядом у его ног. Шатун из неё пил, но не помнил когда. Наверное, давно — губы слиплись, а гортань высохла так, что попытка глотнуть вызывала болевые ощущения, словно горло изрезали бритвой. Ещё он вроде бы пользовался туалетом, помня об обязанности содержать себя в чистоте. Шатун скосил глаза: дверца туалетной комнатки с одним унитазом была приоткрыта, и на ней висела покосившаяся табличка, на которой, как несложно догадаться, было написано «Туалет». Несложно, только Шатун знал, что это для простачков. Потому что в тайном мире Станции существуют чудесные, восхитительные, открывшиеся ему минуты, когда надпись на дверце могла меняться. О, когда Великая-И-Загадочная Насосная Станция «Комсомольская» просыпалась, в ней менялось многое. И Шатун ждал, боясь упустить этот момент.

Но судя по тому, что он сейчас обо всём этом думает, Станция намерена спать ещё долго. Значит, ему следует подниматься и немного заняться собой.

И действительно: Шатун сразу же почувствовал неимоверную жажду и представил, как приятно плещется вода в канистре, и одновременно ощутил необходимость добраться до туалета, чтобы справить малую нужду. Шатун пошевелился и понял, что не чувствует ног. Ничего, сейчас он немного передохнёт и двинется в путь.

(Он видел, как пятна мёртвого света ползут сквозь туман. Это потому, что ему обещали помочь.

Вспомнил: «блуждающие огни» — так они их называли с… Хордовым, почти его братом. Только это было давно.

А теперь эти хищные огни искали Хардова и тех, кто был с ним. Или это тёмный мираж, химера, одна из тех страшных грёз, о которых его предупреждал Парень Боб. Только это, наверное, тоже было давно.)

«Что ж, Парень Боб, неужели ты больше не придёшь? А ведь ты видишь архангелов. И ты знал обо мне задолго до моего рождения».

Старое диспетчерское кресло из гнутой фанеры, на вид изготовленное только вчера, оказалось жестковатым. Ноги затекли, и горло высохло. И главное, Шатун совершенно не помнил, как в нём оказался. Пот на его коже от тепла работающих электронасосов давно высох, ноги же ощущали сквозивший по полу холод. Но как только он пошевелился, испарина опять выступила на лбу. Его организм бунтовал, активно бунтовал против того, что происходило, когда менялась табличка.

Он, конечно, мог позаботиться о себе. Мог усесться тут, сплести ноги в позу лотоса, отправив себя в то медитативное состояние, когда на него снисходило озарение, что уже не раз бывало и здесь, и в Бункере, и сохранить тем самым гораздо больше физических сил. Но Шатуну уже намекнули: коль скоро приходишь с просьбой, не стоит быть таким уж гордецом. Может быть, позже…

Шатун ждал. Ему обещали помочь.

2

Парень Боб был первым, кто вышел к нему у Станции, когда музыкальная шкатулка, что сварганил блаженный деденёвский мастер, раскрыв свои секреты, неожиданно заработала в «ненормальном» режиме. Нет, не совсем так: вначале был Джимми-бой. Шатун помнит это ощущение, когда все его подозрения насчёт шкатулки словно подтвердились. Она хранила в себе (тайное? детское?) волшебство. Тихое, немножко стыдливое, и хранила в себе внутренний свет, такой же тихий. И здесь безделица, сварганенная блаженным деденёвским чувачком, ожила. Внутренний свет сделал фигурку балерины, да и сам контур шкатулки необычайно яркими. Что-то случилось, Шатун как будто внезапно пробудился после долгого сна. И мир вечерних теней вокруг Станции стал другим. Он… тоже ожил. Станция не спала.