Канал имени Москвы

Старец Мамонов Пётр, а по батюшке Николаевич, был забавен, он чем-то напоминал Шатуна, шёл от убийц (пути-дорожки?) к праведному свету по ту сторону тумана. Но много говорить не хотел, словно слова его были тёмными якорями, забрасываемыми назад, поэтому он просто шутил. А вот про Сида Баррета Парень Боб сказал, что чувачку было суждено поменять всю современную музыку и даже не понять этого: он помер раньше, чем это произошло. Вот как иногда случается, если взять фальшстарт. Был похожий на обезьяну-демона Мик Джаггер, и Борис Борисыч шепнул Шатуну, что таков же и его талант.

Да, вечеринка выдалась славная: Королева-блудница исполнила «Жизнь в розовом цвете», и ей подпел ещё один Чёрный человек, — Шатун с удивлением обнаружил, что эти люди, похожие на ночных демонов, неплохо разбирались в музыке, — трубач Сэчмо. Вечеринка собрала всех тех, кто когда-либо в своей жизни пел блюз.

«Я на полном позитиве», — думал Шатун, подпевая вместе со всеми.

Чувствовал он себя превосходно, право, как среди своих, и мысль, которая на него накатила, не являлась внезапным ушатом холодной воды, не была срочным требованием идентификации и обозначения границ. Никакой тревоги. Просто Шатун снова задался вопросом: видит ли он всех их на самом деле? Всё это на самом деле, или с ним происходит что-то подобное тому, когда находишься «под слизью червя»? С другой стороны, какая разница…

— Нет, это неверно! — вдруг сказал ему Парень Боб. Он смотрел прямо на него. — Есть места, куда нельзя вламываться. Ты должен сам прийти. Чёрный ход годится не для всего, порой может быть опасен.

Шатун сконфузился. Бросил мельком взгляд на дверцу туалета, потом снова посмотрел на Бориса Борисыча.

— Но ведь слизь червя не просто… — начал было Шатун.

— Совершенно верно, «не просто», — улыбнулся Парень Боб. — Когда ты уже сам пришёл. Когда созрел, вроде яблочка, и находишься в таком месте, она «не просто».

Шатун его понял. Его устроил такой ответ. Совпадения действительно не было.

Всё же он подумал, стоит ли ему говорить об одной особенности, на которую он давно обратил внимание, или тот сам в курсе. О дверце туалета. Точнее, о табличке. Вот и сейчас её контуры дрожали, плыли перед глазами, словно надпись пыталась измениться, только ей никак не удавалось достичь стабильного состояния.

Шатун был уверен, что в какой-то момент там появилась «Жизнь в розовом цвете». Они все приходили оттуда, из-за этой дверцы? Или… нет? И вдруг на какое-то мгновение Шатуну показалось, что в плывущем контуре он различил два слова: «Кая Везд». Шатун похлопал веками, тряхнул головой. Протёр глаза.

Нет, просто показалось. Надпись была другой.

«Тайный Узбек».

«Просто показалось, — подумал Шатун. — Похожие созвучия».

И почувствовал, как у него стало пересыхать во рту. Он смотрел на дверцу туалета и вдруг понял, что там может находиться.

(есть места, куда нельзя вламываться)

«Так вот о чём ты, Парень Боб».

И опять совпадений не было. С того момента, как Шатун попал под взгляд Второго, как мёртвый свет опалил его нутро, оставив там тлеющую искру, он чувствовал, что это место должно где-то существовать. Без шкатулки, без Станции, без тлеющей искры оно бы никогда не открылось ему. Возможно, он его сам создал, Шатун этого не знал. Он знал другое.

Это был чёрный ход.

И тогда вся музыка вдруг стихла, и умолкли голоса. Вечеринка закончилась. Словно Станция внезапно заснула. Но перед этим он совершенно отчётливо услышал голос Парня Боба:

— Не ходи туда.

3

Шатун снова пошевелился. Пора было вставать, покинуть диспетчерское кресло. Интересно, как много воды осталось в канистре? Сначала попить, а потом добраться до туалета.

Шатун попытался подняться и чуть не рухнул на пол, чуть не провалился сквозь собственные ноги, словно их не было. Затекли — не то слово. Пришлось ему ухватиться за спинку кресла и грузно навалиться на диспетчерский пульт, где стояла его шкатулка с поникшей теперь балериной. Она будто выцвела, потеряла яркость, да и всё вокруг выглядело старым, заброшенным, унылым.

Когда он только пришёл сюда? Видимо, несколько дней всё-таки миновало, Станция не спала. Он это понял сразу, едва только взглянув на неё. Да и по беспокойному поведению своих людей, даже Фомы, который был убеждён, что невосприимчив к подобным вещам, но при этом старался не поворачиваться к Станции спиной, Шатун заключил, что вечеринка начинается. Кстати, за эти его штучки, упрямое отрицание очевидных вещей, Фому и прозвали «неверующим». Фома знал, что босса нельзя беспокоить, пока он в Станции, но всё же решился повторить:

— Я понял, чего бы ни случилось, тебя нет. Но если совсем нештатная ситуация? Если произойдёт что-то по-настоящему важное?! Вдруг… удастся выследить твоего дружка Хардова?

«Они все что-то чувствуют, — подумал Шатун. — Вот и ходят вокруг да около. Но они все спят. Поэтому не видят сути. А Станция не спит».

— Моего дружка, — передразнил Шатун, однако с мягкой наставительностью в голосе, — моего брата Хардова уже не удастся выследить. Однако если произойдёт что-то важное, думаю, я об этом узнаю.

Он подмигнул Фоме и, взглянув, как сгущаются вечерние тени вокруг Станции, мысленно добавил: «Потому как, случись что по-настоящему важное, я узнаю об этом пораньше и получше вас. За тем и иду».

К тому же здесь, у шлюза № 4 через Деденёво и Турист проходила вторая, резервная линия застав. А её, так же как и основную, Икшинскую, обороняет сводный отряд полиции и гидов. Так что здесь особо не разгуляешься. Раньше надо было чесаться! И Новиков знает это — здесь его власть уже ограничена, сильно ограничена, вот старый истерик и развел столько суеты. И его можно понять: Хардов ускользнул у него из-под носа.

Сначала гидам удалось до самой последней минуты держать всё в секрете, а потом ещё, невзирая на тот факт, что весь канал от Дубны до этого самого места находится под полным контролем водной полиции, Хардов просто исчез. И то всё открылось благодаря чистой случайности — ещё большему истерику новиковскому отпрыску. Хотя, Шатун поморщился, тут он явно лукавит. «Малыш» оказался очень перспективным, и может статься, что у Шатуна будут на него кое-какие планы.

В этом бурлящем котле, который тот носит вместо головы, где вываривалась «малышепедия» — увлекательнейший, поразительный свод всевозможных комплексов и пороков, Шатун увидел нечто такое, что аж дух захватывает. Так что Новиков-младший может оказаться очень перспективным клиентом. К тому же Шатун убеждён, что в этом мире, для которого хорошие новости убывают с каждым мгновением, места для случайностей уже не осталось.

У Шатуна была мысль, куда мог исчезнуть Хардов.

— Как сказал один из английских королей, «птички улетели», — сообщил Шатун и с улыбкой добавил: — Ему потом отрубили голову.

— Что? — не понял Фома.

— Хардов не даст себя спровоцировать. И не даст себя взять на Длинном бьефе. Или в каком глухом углу. Я думаю, он появится в людном месте, и за ним не будет ничего. Ни одна новиковская ищейка не рискнёт к нему даже приблизиться. А потом он явится сюда, и всем придётся утереться.

— Но как? — Фома угрюмо посмотрел на него.

— А как он ускользнул из Дубны?

— Новиковские плотно пасли его на ярмарке, — быстро заговорил Фома. — Трофим лично… Ты же знаешь, мы-то искали в других местах.

— Это ещё один привет нам всем от Тихона, — весело вставил Шатун.

— Возможно. — Фома задумчиво покивал. — Но Хардов был в «Белом кролике». У всех перед глазами. А потом… думаю, ему удалось где-то залечь, отсидеться.

— Нигде он не отсиделся. Он ушёл в тот же день.

— Исключено! Все шлюзы…

— Точнее, в ту же ночь.

Недобрая усмешка скривила губы Фомы:

— Ты о чём говоришь?

— Знаю, что на канале стояли самые плохие дни. Этим он и воспользовался.

И лицо Неверующего Фомы побледнело. Не сильно, но достаточно, чтобы это можно было разглядеть даже в подступающем сумраке. Вот так с ними со всеми, с неверующими.