Anamnesis vitae. (История жизни).

Затем Мария Глебовна, как бы по инерции налетающая на меня грудью всякий раз, когда я останавливался. (Справедливости ради отмечу, что особого неприятия с моей стороны этот процесс не вызывал).

И в довершение — Инка с Нинкой — с трудом вписывающиеся в коридор, но упрямо шагающие шеренгой и в ногу. Отчего древнее здание больницы ритмично подпрыгивало.

Тылы наши надежно прикрывал Данила, улыбаясь во весь рот и периодически издавая жутковатые утробные звуки (Клавдия Петровна утверждала, что это — пение).

Обход, разумеется, мы начали с приемного отделения. К немалому своему удивлению, я обнаружил, что оно вполне недурно оснащено всем необходимым. Даже небольшие операции можно было проводить…

Я тяжело вздохнул. Можно было бы, если бы вчерашний студент Светин имел хоть какой-то практический опыт… На меня вновь накатила легкая паника: с какой патологией мне придется тут столкнуться, как и чем буду лечить? А главное — и посоветоваться-то не с кем, один я тут такой, дипломированный. Савсэм одын!

— А тут у нас процедурная! — Клавдия Петровна распахнула очередную дверь.

Я шагнул внутрь, огляделся, важно кивнул и вышел. Процедурная как процедурная.

— Теперь давайте по палатам пройдемся! — перехватил инициативу Антон Иваныч и устремился к белой двери с ярко-алой цифрой «1», небрежно намалеванной масляной краской.

Палат оказалось пять. Вернее, когда-то их было семь, но две дальние отделили от общего коридора простенком. В палате № 6 теперь поселился я (весьма символично!). Седьмая палата, тоже переделанная в жилую комнату, пустовала.

Быстренько осмотрев имеющихся в наличии больных (всего в больнице их было четверо) и сделав назначения, я направился было к своему кабинету (да-да, теперь у меня имелся свой кабинет!). Но меня остановил оклик Клавдии Петровны:

— Доктор, куда же вы? У нас еще амбулатория есть!

Как же я забыл?! Ведь учил же когда-то структуру сельской участковой больницы: и в самом деле, должна быть при ней амбулатория. Сиречь — ма-аленькая такая поликлиника, где доктор ведет первичный прием приходящих страдальцев.

В амбулатории оказалось людно. На длинных скамейках, расставленных вдоль стен, сидели человек пять, старательно держась за разные части своих тел.

— Здрасьте! — оторопело выпалил я.

— Здравствуйте, доктор! — нестройным, но дружным хором протянули терпельцы.

Антон Иваныч открыл передо мной дверь с воодушевляющей надписью: «Прием круглосуточно»:

— Прошу, Пал Палыч, пожалуйте сюда. Народ уж заждался. Мы тут, конечно, с утра немного разгребли, но пятеро еще остались.

Я быстро прошел внутрь и, впустив свою свиту, плотно закрыл дверь:

— Вы что хотите сказать, что я прямо сейчас должен вести прием?!

В комнате повисла нездоровая тишина. Первой дар речи обрела Клавдия Петровна:

— Ну да, разумеется! А как же?

— Да вы не тушуйтесь, доктор, если что — мы вам поможем! — обнадежил меня Антон Иваныч, раскрывая дверцы огромного допотопного шкафа. — Здесь у нас картотека.

На полках и в самом деле выстроились брошюрки амбулаторных карт разной толщины.

— Все Кобельки тут! С окрестностями! — с гордостью заявил фельдшер, любовно проводя рукой по разноцветным корешкам.

Поняв, что романтика закончилась и началась суровая сермяжная проза трудовых будней, я вздохнул и уселся за стол:

— Приглашайте очередного! — и принялся нервно вертеть в пальцах карандаш.

В кабинете случилась короткая суета. Клавдия Петровна, разулыбавшись (как мне показалось, с облегчением), развернула персонал лицами к двери и в пару секунд вытолкала всех вон. И выпорхнула сама. Прикрывая за собой дверь, фельдшерица обернулась и игриво подмигнула мне. Меня передернуло.

Со мной остался лишь Антон Иваныч. Он уселся за свой столик, стоящий напротив моего, и деловито принялся раскладывать на нем какие-то журналы. Наконец, раскрыв самый толстый из них, фельдшер повернулся к двери и гаркнул:

— Следующий!

Дверь моментально распахнулась, и в кабинет влетела маленькая бабулька лет эдак ста-ста двадцати. Широко улыбаясь беззубым ртом, ископаемое уселось на стул рядом со мной и констатировало:

— Молоденький!

— Ничего, это пройдет! — успокоил я старушку и попытался направить разговор в деловое русло: — На что жалуетесь?

— Зинка, шошедка, шперла шо двора шоленые огуршы из кадки, шволочь шишяштая! — скорбно поведала бабка и с надеждой уставилась на меня.

— Какая сволочь? — оторопело уточнил я.

— Шишяштая! — с готовностью повторила пациентка.

Я вопросительно взглянул на Антона Иваныча.

— Сисястая! — перевел он, не отрывая взгляда от журнала, в котором что-то писал.

Я почувствовал, что краснею. Карандаш в моих пальцах с громким хрустом сломался. Бабка подпрыгнула на стуле и втянула голову в плечи.

— Что? У вас? Болит? — раздельно процедил я.

— А-а! — поняла посетительница. — Так это… Там!

— Где?

— Ну там! — явно удивляясь моей непонятливости, старушка показала большим пальцем руки куда-то за свое плечо.

Я привстал и заглянул ей за спину:

— Спина, что ли?

— Не-е, милок, не шпина! — разулыбалась бабка. — Ниже!

Антон Иваныч оторвался от своей писанины и отчеканил:

— Евлампия Прокловна неделю назад обратилась к нам с жалобами на боли в заднем проходе и умеренное кровотечение оттуда же. После проведенного осмотра мною был установлен диагноз: хронический геморрой, обострение. В связи с чем было назначено лечение: свечи с реопирином и экстрактом ромашки. Сегодня Евлампия Прокловна явилась для контрольного осмотра и определения тактики дальнейшего лечения.

— Во-во, он шамый, еморой у меня! Там! — радостно закивала старушка и вновь махнула большим пальцем через плечо.

— Исчерпывающе! — пробормотал я и начал «определять тактику дальнейшего лечения». — Евлампия э-э… Прокловна, так вы свечи принимали?

— А как же, дохтур, принимала! Вот, как Антон Иваныч назначили, так и принимала: два раза в день, утром, штало быть, и перед шном.

— Хорошо. Легче стало?

— Штало, милок, штало! На третий день как рукой шняло!

— Замечательно. Но вы курс лечения закончили? — подозрительно нахмурил я брови.

— Как? — озадачилась Евлампия Прокловна.

— Я спрашиваю, свечи все использовали? — переформулировал я вопрос.

— Вше, вше! — поспешила она меня успокоить. — Шегодня только пошледнюю шъела!

Стул подо мной оглушительно треснул. Антон Иваныч закашлялся и, уронив ручку, полез за ней под стол. Кашель, донесшийся оттуда, носил явные нотки истеричности.

— Вы п-п-последнюю с-с-вечу — что?! — от переполняющих меня чувств я начал заикаться.

— Шъела, дохтур, шъела! — невозмутимо повторила Евлампия Прокловна.

— Вы? Ели? Свечи? — разум отказывался верить услышанному и требовал уточнений.

— Ага! — с улыбкой кивнула бабка.

— И помогло?

— Да как рукой! — в подтверждение своих слов долгожительница энергичным жестом чиркнула себя большим пальцем по шее.

Я вздохнул и начал санпросветработу:

— Видите ли, Евлампия Прокловна, то, что свечи вам помогли, — замечательно. Но мне кажется, что эффект от них был бы более ярким, если бы вы принимали свечи так, как положено…

— Так я ж их так и принимала! — удивленно перебила меня бабка.

Я покачал головой:

— Нет, голубушка, вы принимали их в рот… как таблетки.

Старушка часто закивала головой и скривилась:

— В рот, милай, в рот! Только таблетку раз — и проглотишь, а швечку жуешь-жуешь, жуешь-жуешь… шклизкая, шволочь!

Представив этот процесс, я поежился. Но терпеливо продолжал внушать:

— Евлампия Прокловна, свечи принимают не в рот!

— А в куда? — встрепенулась бабка.

Кашель под столом усилился. Я как бы невзначай дернул ногой, задев что-то мягкое. Антон Иваныч утробно охнул и завозился, однако кашлять перестал.

— Свечи принимают… э-э-э… с другой стороны, так сказать! — попытался я корректно сформулировать путь введения ректальной свечи.