Anamnesis vitae. (История жизни).

— В машине они сидели! — подал голос второй, который помоложе.

— В какой машине?

— В «запоре»… Ну, в «Запорожце» то есть. В ушастом.

— И что?

— Что — «что»? — не понял мой собеседник.

— Сидели пять мужиков в «Запорожце»… — тут я запнулся, осознав фантастическую экстремальность этого явления, — …сидели, стало быть, пятеро здоровых мужиков в ма-аленьком таком «Запорожце», плохели, синели и теряли сознание?

Туземцы дружно пожали плечами:

— Да вроде…

Я оторопело переводил взгляд с них на лежащие в рядок полуживые тела. Понятно, анамнез болезни придется выяснять у самих пациентов. Когда оклемаются. Иначе толку не будет: водители грузовика застали, можно сказать, лишь финальный акт трагедии.

— Доктор, а доктор? — робко обратился ко мне старший.

— Что?

— Может, мы поедем, а? Нас в поле ждут, давно уже. Председатель головы свинтит и премии лишит.

Я невольно усмехнулся. Если процесс будет происходить именно в этой последовательности, о премии мужичкам можно будет уже не беспокоиться.

— Да, да, конечно езжайте! Спасибо вам. А насчет председателя не беспокойтесь — если что, адресуйте его ко мне. Я объясню, что вы вот этим, — я кивнул на лежащие тела, — жизнь спасли!

Мужики заулыбались, пожали мне руку и полезли в кабину. А я вернулся к своим доходягам.

«Синий» теперь дышал намного спокойнее. Клавдия Петровна успела ввести морфин и приладить кислородную маску. Да и синюшность у бедняги несколько уменьшилась. В вену резво капал физраствор, восполняя потерянную (пока неведомо, каким образом!) жидкость.

— Проверьте давление и сделайте в вену гепарин. Десять тысяч, — распорядился я и пошел дальше.

Пациент Антона Иваныча уже пришел в сознание и теперь удивленно хлопал глазами поверх кислородной маски.

— Тоже — измерить давление. И температуру, всем обязательно измерить температуру! — спохватился я. — И еще — взять кровь на гематокрит!

— Чего?! — хором взвыли оба фельдшера.

Ясно. «Нам таких словов не нать, нам чаво бы попроще…» Я забыл, что нахожусь не в Нероградской областной больнице, где по первому щелчку пальцами прибегает толпа лаборантов и делает любые анализы. Вздохнув, я махнул рукой:

— Да так, ничего, перегрелся малость. Давайте-ка их по палатам определим. А то что ж они у нас так-то… в военно-полевых условиях.

— Данила!!! Айда больных таскать!!! — взвизгнула Клавдия Петровна.

У меня заложило уши.

7 сентября 1987 года, 19.10,

Кобельки, участковая больница

Я дописал историю болезни и потянулся. Первый день моей работы в качестве и.о. главврача полностью соответствовал определению «с корабля — на бал». За последние два часа я провел интенсивную терапию пятерым тяжеленным больным. В результате — из крайне тяжелого их состояние стало от просто тяжелого до вполне даже удовлетворительного.

Тяжелым оставался пациент с тромбоэмболией: он хоть и пришел в себя, но по-прежнему внушал мне серьезные опасения. Давление сам не держал, только на вазопрессорах и гормонах; к тому же после прослушивания его легких я пришел к нерадостному выводу о том, что назревает пневмония.

Зато остальные четверо поправлялись на глазах. Коррекция потерь жидкости и охлаждение (для чего пришлось выгрести почти все запасы льда из больничного погреба!) сотворили чудо. Недавние доходяги полностью пришли в норму и запросились домой. С каковой целью и отрядили делегата ко мне в кабинет пятнадцать минут назад.

Делегата я решил пошантажировать. Пообещал, что отпущу исцеленных лишь в том случае, если он, делегат, в подробностях расскажет мне обстоятельства, повлекшие за собой столь плачевное состояние моих пациентов.

Посланник помялся минуту… да и рассказал.

…Какое-то время после окончания его рассказа я хватал раскрытым ртом воздух, не в силах вымолвить ни слова. Потом принялся биться лбом об стол в приступе истеричного смеха. Впрочем, смехом это назвать было сложно. Ржание — добротное такое, переливчатое ржание. Ну а как еще прикажете смеяться в бывшей конюшне?

Делегат поведал мне историю, достойную пера Дюма. Вернее, обоих носителей этой фамилии — и отца, и сына.

Дело было так. В пятницу вечером пятеро мужичков решили съездить в соседнее село (пятнадцать верст!) в гости. Сборы были недолгими: прихватив с собой десяток литров самогонки, наши герои уселись в «Запорожец» и двинулись в путь.

Как пятеро упитанных организмов уместились в этой пародии на автомобиль, — объяснить не смог бы даже Эйнштейн с позиций собственной теории относительности.

Тронувшись, путешественники решили отметить благополучное начало тура. И отметили. Все, включая водителя (кстати, именно он и оказался в конце концов моим самым тяжелым пациентом).

В результате примерно на полпути «запор» не вписался в поворот, слетел с грейдера, проскакал по полю и въехал в столб. Но! Столб оказался непростым. Знаете, встречаются иногда у дорог такие, сделанные из двух длинных бревен, соединенных вверху и расходящихся книзу? Получается этакий треугольник, обращенный вершиной вверх.

«Запорожец» въехал аккурат промеж бревен. И заклинился там. Да так здорово, что обе двери (а в «запоре» их всего-то две!) оказались намертво заблокированными.

Осознание трагизма ситуации пришло к страдальцам не сразу. Поначалу они обрадовались тому, что живы. И тут же это отметили. Потом отметили то, что машина осталась цела. Потом тяпнули за преодоление половины пути. И понеслось…

Напомню: был вечер пятницы. По грейдеру и в будни-то редко кто ездит. А уж в преддверии выходных…

Через пару часов кому-то понадобилось выйти по естественной надобности. Поняв, что двери не открываются, мужички опустили стекла и попытались выйти в окна. Но проклятые бревна загораживали собой проемы. Тогда путешественники принялись звать на помощь. Эхо было им ответом…

Прошла ночь, настало утро субботы. Дорога по-прежнему была пуста. Сидельцы охрипли, безуспешно взывая к пространству. Воды у них с собой не было, поэтому жажду утоляли самогоном. А нужду, пардон, справляли в окна.

А потом взошло солнце… Температура за бортом неуклонно приближалась к обычным для этого времени года на Нероградщине двадцати пяти градусам. В тени…

Тени столб не давал. А «запор», к несчастью, был темно-синим. И потому его содержимое вмиг нагрелось градусов до пятидесяти. Мужики пили, орали, опять пили, опять орали…

Так прошла суббота. Потом воскресенье. Потом — почти весь понедельник. И только на закате дня на грейдере появился уже знакомый нам грузовик…

Прекратив биться об стол, я поднял голову, вытер слезы и уставился на недоумевающего делегата:

— Вы, пятеро здоровых лбов, не могли выдавить лобовое или заднее стекло?! И вылезти? Вы же помереть могли, идиоты! И так уж почти померли!

Делегат шмыгнул носом и потупился:

— Не хотели.

— Не хо… — у меня перехватило дыхание. — Не хотели?! Да почему же?!

— Машину жалко!

— Клавдия Петровна! — заорал я.

Фельдшерица моментально материализовалась на пороге:

— Да, Пал Палыч?

— Проводите этого… автолюбителя к остальным. И оформите их на выписку, — устало распорядился я.

— Всех?!

— Кроме того, который под капельницей, разумеется.

— Есть! — по-военному отрапортовала Клавдия Петровна и вытолкала парламентера вон.

Воспользовавшись минутной передышкой, я подошел к окну. Вид отсюда открывался изумительный. Больница стояла на холме, и из ее окон видна была вся округа. Прямо перед глазами — большое озеро, на берегу которого примостились Кобельки. Справа — лес. Слева — тянущаяся до самого горизонта степь.

— Лепота! — пробормотал я.

— Пал Палыч! — раздалось за спиной.

От неожиданности я вздрогнул и резко обернулся. Передо мной, в каком-нибудь шаге, стоял Антон Иваныч. Вид у него был изрядно озадаченный.