Человек, который зажигает звёзды

– Мне все говорят, что я очень умный для своего возраста! – практически проорал я, и, чуть замявшись, не так уверенно, добавил: – И высокий.

Альберт рассмеялся. Смеялся он громко, запрокинув голову, так, что с его поношенной одежды бурным селевым потоком скатывались комочки сухой земли и прочего прилипшего мусора. Отсмеявшись, он аккуратно протёр увлажнившиеся глаза рукавом, и, на мгновение зажмурившись, сделав несколько глубоких вдохов, вновь обратил на меня внимание.

– Да, ты парень, конечно, видный. И, как мне кажется, очень смышлёный. Но с чего ты взял, что из-за этого ты можешь один гулять, где тебе вздумается? – неожиданно серьёзно заявил он, грозно насупившись, от чего его борода, словно живой дикобраз, сердито ощетинилась на меня волосами-иглами. Стыдно признавать, но тут я слегка стушевался.

– Ну, я… – замямлил я, лихорадочно соображая, чего он от меня хочет. Раньше у меня таких мыслей не возникало. Слишком умный для своего возраста? Значит, почти как взрослый. А взрослые могут делать, что и когда им заблагорассудится, на то они и взрослые. Как же мне хочется поскорее вырасти!

– Ты думаешь, взрослые могут делать всё, что им вздумается? – словно прочтя мои мысли, продолжил он. Вдруг глаза его стали какими-то мутными, а мысли словно ушли куда-то далеко-далеко. – Я тоже так думал. Да что я, все дети думают, что взрослые свободны. И, как это ни смешно, они и впрямь свободны, хоть и не осознают этого. Да и кто из нас толком осознаёт, что значит свобода. Я считаю, что свобода – это возможность делать выбор. И чем старше ты, тем больше приходится выбирать, начиная от профессии, и заканчивая тем, что ты будешь есть на завтрак. Каждый день, каждый час, каждое мгновение твоей жизни определяется чередой выборов, которые ты делал в далёком или не очень, прошлом. На мой взгляд, это настоящая свобода.

Тут он замолчал на мгновение, он смотрел на меня, но не видел. В этот момент в его глазах, словно в старых экранах размером со спичечный коробок, мелькали картины давно прошедших лет.

– Но, в конце концов, каждый из нас становится рабом, – столь же внезапно, как замолчал, продолжил он, – Только господин у каждого свой. У кого-то вещи, у кого-то работа, религия, власть, семья, друзья, спорт, наука. Наша реальность готова предоставить тебе весьма обширный спектр господ, каждый со своими особенностями. Правда, в наше время почему-то большинство людей выбирают только деньги и власть, считая, что они лучше других. Хотя на самом деле мы все в одинаковом положении. И по своей сути я ни капли не свободнее, чем, скажем, директор крупного банка. Да, его не волнует, где он будет спать сегодня, что он будет есть, как пережить зиму, на все эти проблемы у него есть сотня решений, недоступных для меня. Его волнует курс валют, налоговые проверки, подарки для новой любовницы, и конкуренты, наваливающиеся со всех сторон. И кто сказал, что наши проблемы несоизмеримы? Да, возможно со стороны и в самом деле так кажется, но для каждого из нас, в частности, это не так. В конечном итоге, каждый просто делает свой выбор. Но горе тому, кто следует чужой дорогой, их жизнь, в конечном итоге, может превратиться в полный кошмар. И зачем я всё это рассказываю такому сопляку, как ты…

* * *

Вам никогда не казалось, что человеческий взгляд материален? Неужели только я иногда, уткнувшись в книгу в общественном транспорте, могу внезапно почувствовать дикий дискомфорт, и, резко обернувшись, обычно натыкаюсь на чей-то пристальный взгляд. Вот и сейчас, лёжа в кровати, я вдруг резко раскрыл глаза и увидел Карину, сидящую прямо передо мной, и, не моргая, уставившуюся на меня. Её прекрасные глаза цвета бирюзы покраснели и слегка опухли, а под веками образовались тёмные мешки.

– Ты спала? – спросонья с трудом ворочая языком, спросил я, слегка щурясь, пока глаза привыкали к слабому утреннему свету.

Она промолчала.

– С тобой всё в порядке? – тревожно переспросил я, медленно приподнимаясь в кровати.

– Ты такой красивый, когда спишь, – вдруг тихо ответила она, и я заметил, как одинокая слезинка возникла в уголке её правого глаза, и, замерев на мгновение, ринулась вниз по щеке, чтобы солёным дождём обрушиться на белоснежную поверхность простыней.

Рывком, пока одинокая слезинка не превратилась в неудержимый поток, я вскочил на кровати и аккуратно привлёк Карину к себе. Но, к моему глубочайшему удивлению, она и не думала плакать. Лишь на мгновение покрепче прижавшись ко мне, она отстранилась, и, уткнувшись взглядом в свои колени, несколько раз приоткрывала рот, словно пытаясь что-то сказать, но каждый раз не решаясь произнести ни звука. Затем, набрав полную грудь воздуха, изо всей силы сжав руками колени, она внезапно выпалила на одном дыхании:

– Разве тебе не противно трогать меня?

Я опешил. Словно рыба, несколько раз открыв и закрыв рот, я широко распахнутыми от удивления глазами уставился на возлюбленную, так и не решающуюся поднять взгляд на меня.

Вдруг я почувствовал раздражающе кислый запах серы, в мгновение ока заполонивший собой пространство комнаты. Время замерло.

– Привет, Марк, – донёсся хриплый голос. Повернув голову, я увидел его, сидящего на подлокотнике массивного кресла, в котором Карина любила развалиться посреди ночи с хорошей книгой под торшером, излучающим мягкий домашний свет.

– Что ты здесь делаешь? – чувствуя нарастающую ярость, прорычал я.

– Я пришёл поговорить, – приподняв правую бровь вверх, спокойно заявил он, задумчиво изучая ткань вышеупомянутого торшера. Кажется, мы нашли его на барахолке во Франции. Если бы вы знали, чего нам стоило привезти его домой. Слава богу, нам повезло, и на таможне попался адекватный человек, а не то, вполне вероятно, пришлось бы оставить его там.

– Нам не о чем с тобой разговаривать, – едва сдерживаясь, выдавил я, мысленно, пожалуй, в тысячный раз разбивая лицо нахала об стену и вышвыривая жалкое тельце в окно. Позже, пытаясь понять, чем был вызван внезапный всплеск агрессии, я решил, что он вторгся в моё личное пространство в очень интимный момент, и моё подсознание пыталось защитить Карину от его возможных посягательств. Или же я просто-напросто догадывался, что он собирается мне сказать, и что на самом деле я в последний раз лежу в этой постели.

– Это ты так думаешь, – ухмыльнувшись, заявил он. Но вот что странно: он ухмылялся, но ухмылялся не как обычно, не язвительно, а как-то грустно. И почему он так настойчиво избегал моего взгляда? Казалось, ему безумно жаль меня. Наверное, так врач сообщает больному, что тот неизлечимо болен, он понимает, какую невыносимую боль приносит пациенту, но в то же время понимает, что это необходимо.

– В тот вечер, когда ты ночевал у новой подружки, я ушёл чуть раньше. Ты, наверное, заметил это, – тихо продолжил он, задумчиво изучая витиеватый узор торшера.

Я слегка поутих, аккуратно переведя взгляд на застывшую Карину. А ведь я изменил ей, и это сейчас я должен валяться у неё в ногах, вымаливая прощение.

– Не спеши ругать себя, ты же не видишь картину целиком, – внезапно прервал мои размышления Ганс; я уже и забыл, что он с лёгкостью может читать мои мысли, – В тот злосчастный вечер, пока ты вовсю развлекался с брюнеткой, я решил наведаться к тебе домой.

Тут моё сердце забилось чаще, хотя секунду назад казалось, что это невозможно. Если он сейчас скажет… Не дай бог, он хоть пальцем… я убью его…

– Остынь, герой, – вновь горестно улыбнулся он, – Я не трогал твою принцессу, хотя, не хочу врать, шёл именно за этим. Но, к сожалению, меня опередили.

Мои мышцы свела судорога, я хотел закричать и броситься на эту тварь, хотел разбить ему лицо, хотел засунуть торшер ему в глотку, хотел разорвать на части, я хотел сделать что угодно, лишь бы он заткнулся. Я не хотел слушать его бред, но пошевелиться был не в силах. Словно каменный сфинкс, я стоял напротив него, неподвижный, и молча внимал его словам.