Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— Давно пора.

Затем он протянул Бартону руку, повернув ее ладонью вверх.

— Платите, сэр. В противном случае, я вынужден буду лишить вас права дальнейшего пользования.

— Пользования чем?

Наступила тьма. Бог начал растворяться во мраке. Именно тогда Бартон заметил, что Бог похож на него самого: такие же темные прямые волосы, такое же смуглое лицо и такие же черные колючие глаза, высокие скулы, полные губы и выдвинутый вперед слегка раздвоенный подбородок. Такие же глубокие длинные шрамы — следы сомалийского дротика, пронзившего его челюсть во время памятной схватки близ Берберы — виднелись и на щеках Бога. Небольшие руки и ноги резко контрастировали с широкими плечами и мощной грудью. И он носил усы — длинные густые усы, из-за которых бедуины прозвали Бартона «отцом усачей».

— Ты больше похож на дьявола, — крикнул Бартон исчезающему Создателю, но тот уже превратился в одну из теней, скользящих во тьме.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Бартон спал, но был уже на той грани пробуждения, когда человек сознает, что еще спит. Утренний свет сменил уходящую ночь.

Глаза его открылись, наполненные недоумением. Он не понимал, где находится.

Вверху раскинулось голубое небо. Обнаженное тело ласкал легкий ветерок. Его лишенная волос голова, спина, ноги и ладони рук касались травы. Он повернулся направо и увидел равнину, покрытую короткой ярко-зеленой травой. Равнина тянулась примерно на милю, затем начинался плавный подъем, переходящий в гряду холмов, сначала пологих, затем все более и более крутых. Дальше их беспорядочные очертания постепенно сливались с подножием гор. Все возвышенности заросли деревьями; некоторые из них сверкали алой, лазурной, ярко-зеленой листвой, испещренной желтыми и темно-красными пятнами. Горы вздымались крутой, почти перпендикулярной стеной и казались невообразимо высокими. Черный и темно-зеленый цвета скалистых массивов напоминали стекловидные породы вулканического происхождения; не менее четверти их поверхности скрывали пятна лишайника.

Равнина до самых холмов была усеяна множеством человеческих тел. Ближе всех, лишь в нескольких футах от Бартона, лежала женщина, которая прежде находилась в нижнем от него ряду.

Бартон попытался подняться, но тело его, застывшее и вялое, еще отказывалось повиноваться. С большим усилием он повернул голову налево. Взгляду его открылся еще один участок равнины, покрытый нагими телами. Равнина плавно опускалась к реке, струившейся в сотне ярдов от него. Как показалось Бартону, ширина реки составляла около мили; на другом ее берегу простиралась такая же равнина, плавно поднимавшаяся к подножию холмов, сплошь покрытых деревьями. Еще дальше громоздились отвесные горные кручи, над которыми только что показалось солнце. Там был восток.

Почти у самой воды располагалось непонятное сооружение. Казалось, оно сложено из серого с красными прожилками гранита; форма его напоминала гриб. Основание этой структуры имело не меньше пяти футов в высоту, а шляпка гриба была в диаметре футов пятнадцать.

Наконец, ему удалось приподняться, опираясь на локоть.

Вдоль обоих берегов реки виднелось множество таких же гранитных грибов. Повсюду на равнине лежали обнаженные безволосые человеческие тела с интервалом примерно в шесть футов. Большинство лежало на спине, устремив взор в небо. Некоторые уже начинали шевелиться; они озирались по сторонам и пытались привстать.

Бартон сел и провел руками по лицу и голове, ощутив упругость молодой кожи. Тело его больше не принадлежало высохшему, сморщенному, скрюченному от подагры старику, возлежавшему на смертном ложе. Сейчас у него была гладкая кожа и могучее мускулистое тело двадцатипятилетнего мужчины — такое же, как и тогда, во сне, когда он плавал между двумя красными стержнями. Во сне ли? Видение казалось слишком отчетливым и ярким для сна. Нет, то был не сон.

Его запястье охватывала лента из прозрачного материала. От нее тянулся ремешок из того же материала, длиной около шести дюймов. Второй конец ремешка был зажат в металлической дужке — рукоятке цилиндра из сероватого материала. Сверху цилиндр плотно закрывала крышка.

Лениво, почти бессознательно, поскольку мозг его работал еще слишком вяло, он поднял цилиндр. Сосуд весил меньше фунта и казался пустым; вряд ли он был изготовлен из железа, хотя на вид казался металлическим. Диаметр цилиндра равнялся полутора футам, высота — фута два с половиной.

Точно такой же предмет был прикреплен к запястью каждого находившегося на равнине человека.

Все еще пошатываясь, он поднялся на ноги. Сердце постепенно стало биться чаще, силы возвращались к нему.

Остальные тоже стали подниматься. Почти у всех были недоумевающие, озабоченные лица; некоторые выглядели испуганными. Одни озирались по сторонам широко раскрытыми глазами, дыхание с хрипом вырывалось из их пересохших глоток, на висках выступал пот; другие тряслись так, словно стояли на ледяном ветру, хотя воздух был достаточно теплым.

Вокруг царила абсолютная тишина — странная, непостижимая, пугающая. Никто не произносил ни слова. Он слышал только учащенное дыхание людей, находившихся поблизости; их рты были открыты, как будто они хотели что-то сказать.

Постепенно они начали двигаться, робко прикасаясь друг к другу, заглядывая в лица. Покачиваясь, двигая по траве босыми ногами, они поворачивались то в одну, то в другую сторону, смотрели на холмы, на деревья, усыпанные огромными, яркоокрашенными цветами, на покрытые лишайником, устремившиеся ввысь горные вершины, на искрящуюся зеленью реку, на грибовидные камни, на прикрепленные к их запястьям металлические контейнеры. Некоторые ошеломленно ощупывали лица и безволосые головы, снова и снова повторяя свои бессмысленные движения. И все это происходило в полной тишине.

Внезапно одна из женщин застонала. Она опустилась на колени, запрокинула назад голову и испустила вопль, похожий на волчий вой. В тот же момент у реки ей ответил мужской голос.

Эти два вопля стали сигналом — или, скорее, ключом, который начал отпирать человеческие уста.

Мужчины, женщины, дети принялись кричать, плакать, царапать лица ногтями, бить себя в грудь, падать на колени и воздевать ввысь руки в молитве, бросаться навзничь, пряча лица в траве, кататься по земле, скулить как собаки и выть подобно волкам.

Ужас охватил Бартона. Ему захотелось упасть на колени и молиться о спасении в этот день Страшного Суда. Он жаждал милосердия. Он страшился увидеть ослепительное лицо Бога, которое могло появиться над вершинами гор — грозное и более яркое, чем солнце. Он не был столь невинным — или столь храбрым — как казалось ему раньше. Страшный Суд представлялся ему настолько ужасным и всецело окончательным, что он не мог вынести даже мысли о нем. Когда-то во сне ему привиделось, как после смерти он предстал перед Богом. Нагой и ничтожный, он в полном одиночестве стоял посреди огромной равнины, напоминающей эту. И вот Бог, огромный, как гора, двинулся к нему. И он, Бартон, не сошел с места. Он бросил вызов самому Богу!

Он не видел здесь следов божества, но все же бросился бежать, словно стремился спастись от занесенной над ним карающей десницы. Он мчался по равнине, натыкаясь на одних, сбивая с ног других, перепрыгивая через третьих; его руки вертелись как крылья ветряной мельницы и прикрепленный к запястью цилиндр описывал круги в воздухе. Дикий вопль загнанного зверя сорвался с его пересохших губ:

— Нет! Нет, о боже!

Вскоре он настолько запыхался, что не мог больше кричать; руки и ноги налились свинцом, воздух обжигал легкие, а сердце стучало как барабан. Бежать дальше не было сил, и он свалился наземь под первым же деревом.

Через несколько минут он сел и взглянул на равнину. Крики и вопли толпы слились в один ужасный гул. Большинство людей пытались что-то сказать, хотя их никто не слушал. Бартон не мог различить ни одного отдельного слова. Некоторые мужчины и женщины обнимались и целовались, словно были знакомы всю предшествующую жизнь; казалось, что, прикасаясь друг к другу, они стремятся удостовериться в подлинности и реальности произошедшего.