Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— О, боже мой! — воскликнул бежавший за ним Фригейт и схватился за живот.

Бартон слишком много повидал на своем веку, чтобы ужасаться при виде такого зрелища. Более того, он умел абстрагироваться от реальных обстоятельств, когда они становились мучительными или невыносимыми. Иногда для этого требовалось определенное усилие воли, но чаще подобная адаптация происходила автоматически. В данном случае его сознание переключилось почти машинально.

Труп лежал на боку, наполовину свесившись с плоской верхушки каменного гриба. Кожа мертвеца была полностью сожжена, обнажая обуглившиеся мышцы. Нос, уши, пальцы, половые органы или полностью сгорели, или превратились в бесформенные головешки.

Около него стояла на коленях какая-то женщина и бормотала по-итальянски молитву. Ее прекрасные черные глаза покраснели и отекли от слез. У нее была великолепная фигура, которая, при других обстоятельствах, полностью завладела бы вниманием Бартона.

— Что произошло? — спросил он.

Женщина прекратила причитания и взглянула на него, затем поднялась на ноги и прошептала:

— Отец Джузеппе наклонился над этим камнем — он сказал, что страшно голоден. И еще он добавил, что не видит смысла в том, чтобы воскреснуть, а потом снова скончаться без пищи. Я возразила, что мы не умрем, как это можно? Нас подняли из мертвых и о нас должны позаботиться! Тогда отец Джузеппе сказал, что если мы в аду, то беспокоиться о нас некому. Мы останемся обнаженными и голодными во веки веков! Я попросила его не богохульствовать, потому что из всех людей священнику пристало бы заниматься этим в последнюю очередь. Но он ответил, что все произошло совсем не так, как он втолковывал каждому на протяжении сорока лет, а затем... затем...

Бартон выждал несколько секунд и спросил:

— Что же... затем?

— Отец Джузеппе сказал, что, во всяком случае, адского огня здесь нет. И что было бы лучше погибнуть в геенне огненной, чем от голода. И сразу же после этих слов вспыхнуло пламя и полностью поглотило его. Раздался ужасный звук, будто взорвалась бомба... а потом он был уже мертв... Сгорел почти дотла... Это так ужасно... ужасно!

Бартон подошел к трупу с наветренной стороны, но даже здесь зловоние вызывало тошноту. Однако не столько запах, как сам факт смерти расстроил его. Прошло всего полдня после Воскрешения, а человек уже лежит мертвым! Означает ли это, что воскресшие были столь же уязвимы перед лицом смерти, как и в земной жизни? Если так, то какой же смысл во всем этом?

Фригейт прекратил свои попытки облегчить и без того пустой желудок. Бледный и дрожащий, он поднялся и подошел к Бартону, стараясь держаться к мертвецу спиной.

— Не лучше ли нам избавиться от этого? — спросил он, ткнув пальцем через плечо.

— Полагаю, что да, — спокойно ответил Бартон. — Хотя очень жаль, что кожа его испорчена.

И он ухмыльнулся американцу. Фригейт еще больше побледнел.

— Возьмитесь здесь, — сказал Бартон. — Обхватите его за ноги, а я подниму тело с другого конца. А затем швырнем в реку.

— В реку? — переспросил Фригейт.

— Да. Если только вам не захочется отнести его в холмы и выкопать там могилу для захоронения.

— Я не могу, — выдавил Фригейт и, покачиваясь на дрожащих ногах, отошел в сторону.

Бартон презрительно посмотрел ему вслед и махнул рукой Каз-зу. Неандерталец хмыкнул и заковылял к трупу своей развалистой походкой. Он наклонился и, прежде чем Бартон успел ухватиться за обугленные головешки ног, поднял тело над головой, сделал несколько шагов к воде и бросил труп в волны. Течение тут же подхватило тело и потащило его вдоль берега. Казз, однако, решил, что этого мало. Он вошел в воду по пояс и наклонился, стараясь оттолкнуть труп как можно дальше от берега.

Алиса Харгривс в ужасе наблюдала за происходящим. С дрожью в голосе она сказала:

— Но ведь эту воду нам придется пить!

— Река кажется достаточно большой, чтобы процесс ее самоочищения происходил быстро, — заметил Бартон. — Во всяком случае, у нас имеется гораздо больше других поводов для беспокойства, чем поддержание надлежащих санитарных условий.

Он повернулся от прикосновения Моната, который указывал на поверхность реки.

В том месте, где должен был находиться труп, вода бурлила как в котле. Внезапно серебристая, покрытая белыми плавниками спина вспорола водную гладь.

— Похоже, что вам не придется беспокоиться насчет чистоты воды, — сказал Бартон Алисе, указывая на незримое пиршество. — В реке есть пожиратели падали. Хотел бы я знать... да, нужно выяснить, можно ли тут безопасно плавать.

Алиса пожала плечами. Неандерталец поспешил выбраться из воды. Он подошел к Бартону, стряхивая влагу со своего безволосого тела и скаля огромные зубы. Он был сейчас ужасающе уродлив. Но он владел навыками и знаниями первобытного человека, уже испытанными в мире с примитивными условиями. И было бы чертовски здорово стоять с ним бок о бок в сражении. Несмотря на свой небольшой рост, он обладал фантастически могучей мускулатурой. Ясно, что по какой-то причине это создание испытывало симпатию к Бартону — и тому было приятно это сознавать. Очевидно, дикарь — со всей силой своих первобытных инстинктов — почувствовал, что он, Бартон, именно тот человек, за которого нужно держаться, если хочешь здесь выжить. Более того, этот прачеловек наверняка лучше ощущал движения души — как существо, стоящее ближе к животному, чем современная разновидность Гомо Сапиенс. Вот почему, думал Бартон, на этого дикаря оказали такое сильное влияние его, Бартона, развитые психические способности, и поэтому впредь неандертальца будут объединять с ним узы дружбы и родства — хотя они оба принадлежат к совершенно различным расам.

Но затем Бартон напомнил себе, что его репутация человека, наделенного сверхъестественными психическими способностями, создана им самим же и что на самом деле он наполовину шарлатан. Он так много говорил о своих особых способностях и так много слышал о них — особенно от жены, — что сам уже стал верить в это. Но все же бывали мгновения, когда он чувствовал, что его пресловутые способности не являлись чистым шарлатанством.

Он был талантливым гипнотизером и на самом деле верил в то, что его глаза излучают особую экстрасенсорную силу, когда он хотел добиться чего-либо от других. Может быть, именно это и привлекло к нему внимание неандертальца.

— Камень выделил чудовищное количество энергии, — сказал Лев Руах. — Должно быть, электрической. Но для чего? Я не допускаю мысли, что этот разряд энергии был бесцельным.

Бартон осмотрел поверхность грибообразной скалы. Разряд, по-видимому, не повредил серый цилиндр в центральной выемке. Он осторожно коснулся края камня — тот казался не теплее, чем можно было ожидать в результате обычного нагревания солнечными лучами.

— Не трогайте! — крикнул Лев Руах. — Возможен еще один... —но он осекся, увидев, что предупреждение запоздало.

— Еще один разряд? — переспросил Бартон. — Не думаю. Во всяком случае не сразу. Может быть, через некоторое время. Этот цилиндр оставили здесь, чтобы мы могли с его помощью кое-что узнать.

Он оперся ладонями о шляпку каменного гриба и прыгнул. Он проделал это движение с легкостью, которая невообразимо обрадовала его. Сколько лет прошло с тех пор, когда он ощущал себя таким же молодым и сильным! И таким же голодным!

Несколько человек из толпы закричали ему, чтобы он спрыгнул со скалы, прежде чем вспыхнет голубое пламя. Другие молча смотрели, ожидая, когда следующий разряд сметет его.

Ничего не произошло, хотя он не был слишком уверен в своей безнаказанности. Ощущая приятную теплоту камня под босыми ступнями, он подошел к центральному цилиндру и засунул пальцы под обод крышки. Та легко открылась. Сердце Бартона возбужденно забилось, когда он увидел, что находится внутри. Он ждал чуда — и чудо произошло. В крепежных отверстиях стояло шесть сосудов — и каждый из них был полон.

Он помахал своей группе, призывая подняться к нему. Казз легко вспрыгнул на шляпку гриба. Фригейт, почти оправившийся от приступа тошноты, также с гимнастической легкостью взлетел вверх. Если бы желудок у парня был покрепче, цены бы ему не было, отметил Бартон. Фригейт повернулся и, подав руку, помог Алисе Харгривс вскарабкаться наверх.