Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни (СИ)

- Эт! Эт, ты нашёл?

Алма быстро развернулась, и судороги пробежали по телу от знакомого лица. Вытянутое, знакомые ей чёрные глаза, бежевые волосы, приятного цвета кожа. Девочка резко ощутила радость. Да-да, она искренне обрадовалась видеть его. Только сейчас она обратила внимание на то, где происходит сон. В каких-то незнакомых ей горах, и Эт выбежал из-за поворота в лощине, где они все и находились. Дальше было ещё интереснее. Следом выскочил худой и быстрый парень, который нёсся вперёд, даже обогнав Эта. Его каштановые волосы отрасли, рубашка сменилась на спортивную форму и плащ, но глаза оставались всё такими, же карими.

- Точно неизвестно, – крикнул Эт, – но…

- Но есть несколько вариантов его местонахождения! – быстро выпалил Крайт, и Алма усмехнулась этому их дружескому соперничеству.

- И какие же варианты? – девочка ещё ни разу не видела Глафнега настолько заинтересованным.

- Разделительные горы, вечный шторм и городишко чародеев.

- Не люблю я этих жадных чародеев, – морщась, проговорил маг.

- Тогда, – вступил в разговор Кайл, который только что спустился по пологой стене откуда-то сверху, – можем начать со шторма. Это же самый верный и безопасный вариант.

- Кайл, заканчивая со своим сарказмом! – Эт по-дружески толкнул его в плечо и посмотрел на Крайта, тот начал говорить.

- Лучше начать с Чародейской горы. Это самое близкое место.

- Нам не нужно близкое, требуется верное.

- Тогда разделительные горы.

- Ладно. Предлагаю и в самом дела начать с гор, заодно по пути заглянем в Торниэл.

- А там-то мы что забыли? – поинтересовался Кайл.

- Есть вероятность того, что там мы встретимся с человеком, с которым надо поговорить мне.

- Это относиться к общественному интересу?

- И это тоже, но в основном к меркантильному.

- Тогда зачем нам это? И вообще мы там никого не знаем, кроме Доэлнора, а он вряд ли может сказать нечто важное.

- Я и не говорю про Владыку,… помните...?

Но тут Алма перевернулась во сне, и глаза попали под лучики солнца. Сеющийся сквозь веки, она заполнило вид Алмы алым цветом, что заставило её открыть глаза. Не желая долго нежиться, девочка встала и вышла из комнаты в коридор, где напротив её комнаты располагался душ. Бежево-серая плитка была безумно аккуратно выложена, такая чистая и ровная. Сделав шаг вперёд, и встав в ванну, Алма, как была в серебристой ночнушке, скорее походящей на уличную майку без рукавов, так и произнесла заклинание. Вода полилась вниз миллионом крупинок, будто сверху сыпется сахар. Атлас намокал и прилипал к телу, объёмная причёска плавно сползла, и потёмнели рыже-огненныё пряди. Девочка не чувствовала температуры… было всё равно, даже скорее приятно то, что вода ледяная. Какое-то необыкновенное чувство энергии зашкаливающий внутри, просто принуждающий тело к действиям. Её тонкие, мускулистые руки временами судорожно подёргивались, но не из-за воды, а от мыслей. Порою, опускаясь в реальность, точнее возвращаясь к ней, девочка поражалась тому насколько ей наплевать на происходящее с её телом. Боль стоит не более чем какого-то количества слёз, а то, что внутри никого не спросив, порвёт, и всё, окружающие даже не поймут, от чего наступила смерть. От боли. А кто может это понять в полной мере? К чему Алма вела все эти монологи? Просто что бы ответить себе «Что она должна сделать на земле, что она постоянно остаётся здесь?!». Бейра умерла, спасая ее,… а разве это было нужно, девочка сейчас так хотела отдать эту жизнь, которая была внутри маме, а сама обратилась бы бестелесным духом. Она не считала смерть самым плохим вариантом для себя. Тело было для неё не более чем одеждой для души, куском плоти, интересно окутывающее кости, только одежду время от времени меняют, а что же с кожей? Только змеи могут обновить себя, а значит возродиться. И Алма, практически живущая заново всю жизнь, снова вспоминая, было, что гораздо труднее обычного приобретения, она понимала – и тот, и этот этап, не разные жизни, а одна. Но она, Алма, так не хотела. Принять прошлое – да, принять того человека, которым она являлась и в кого обратилась – согласна, но то, что произошло в последний день жизни мамы она себе простить не могла! Да, именно себе. Она так хотела сбежать от той жизни, и, хотя говорят, что бесполезно бежать от себя, так как прошлое – твоя часть, Алма осознавала своё преимущество – жизнь чётко делилась практически пополам. В этот момент она жёстко уперлась руками в кафель на стене, опустила голову так, что вода лилась прямо на волосы, смачивая их, омывала лицо, ещё больше приводя её в чувства.

- Забыть – не плохая, но забыть себя второй раз – странно. Я просто не вспомню больше той жизни. А этот провал в памяти назову смертью и воскрешением. Всё. Пока что всё пойдёт так: Я не Алампия Уэльса, а Алма Вашингктон, и это будет до тех пор, пока я не пойму, что на самом деле надо вернуться в себя, и под воду, к народу.

Опомнившись, она одним взмахом руки остановила воду и просто выпрыгнула из ванны. Волосы за всё время снова отрасли, и девочка потратила достаточно времени, чтобы сперва высушить их. Когда бронзовые пряди снова стали яркими, огненно-рыжими, как закатное солнце, Алма отошла от зеркала во всю стену, в которое только что так пристально рассматривала только волосы. Теперь она окинула взглядом себя всю. Да, она очень сильно изменилась. Девочка помнила тренировки с дедушкой, тогда у неё был сильнейший, рельефный пресс, слегка выглядывала ключица. Теперь уже не только живот, но и всё остальное тело покрылось мускулами, так явно сковывающиеся при напряжении. Удивлённое приподняв бровь, Алма моментально наколдовала себе чёрное платье с длинными рукавами, подолом, и даже вырез под горло. Легко вставив ноги в наколдованные лодочки в цвет платья, она вышла из душа в коридор. В животе урчало, и Алме уже начиналось казаться, что пустота в животе отдаёт эхо её мыслей. Зайдя в комнату, она увидела поднос с кофе, рядом мисочка фруктового салата, печенье и долька горького шоколада. Она и раньше не могла сдержать улыбки при виде всего этого, но теперь улыбнулась настолько широко и радостно, что уже не верила больше в существование плохого в жизни. Теперь, оказавшись в Торниэле, она считала всё случившееся под горами, в сумраке, простым кошмаром, о котором напоминали лишь три пореза на руках и барельефное тело. Девочка с ногами забралась на кровать, закуталась в одеяло у стены, не слезая с матраса, взяла в руки чашку, и блаженно грела ладони о её белоснежные стенки, от которых терпко пахло зернами кофе, молоком и сахаром.

- Доброе утро, – услышала Алма голос из дверного проёма.

- Доброе, владыка Доэлнор, – она снова пыталась сдержать широкую улыбку, которая так и рвалась при произношении имени дяди. То, что они вместе грело девочку больше, чем что либо, и в такие моменты она говорила «спасибо» судьбе за то, что её занесло в те жёстокие края, иначе бы она вряд ли смогла бы так сильно ценить обычное «доброе утро» услышанное от родного человека.

- Это в шутку, или что-то важное? – мягко спросил он, подразумевая её обращение, которое редко бывало простым словосочетанием.

- Скорее первое, дядя.

- Мне надо будет скоро вернуться в кабинет, хотел просто поинтересоваться со мной ли ты. Так ты пойдёшь?

- Конечно, тем более мне нечего делать одной в комнате.

- Раньше ты любила одиночество.

- Любила. Я его люблю и сейчас, но теперь ещё знаю и другую сторону, когда кто-то необходим, а его нет. Удивительно… как я тогда смогла вызвать маму одним словом, ведь раньше этого не было достаточно.

- О чём ты? – явно заметив её наклоны в какую-то другую сторону, Доэлнор прошёл в комнату и опустился на край кровати.

- Её мог вызвать кто-то кроме меня?

- Я не знаю. Наверное, да.

- Надо будет уточнить у Глафнега, когда он приедет.

- В конце июля?

- Планировалось так, что «да». Но теперь он узнал о том, что ты здесь, и сможет заехать пораньше.

- А как он узнал?