Лиловый (I) (СИ)

Халик какое-то время все свое внимание уделял трубке, разжигая ее; потом наконец выпустил первый клубок дыма и расхохотался.

-- Помнишь, ты меня спрашивал, что за пожар я устроил в свое время? -- спросил он, просмеявшись. -- В общем, двадцать лет назад произошло примерно то же самое, Острон. Только со мной в главной роли. Люди, с которыми я тогда путешествовал, устроили пьянку в кабаке, а пить я не умел и вообще лишь недавно покинул Храм Мубаррада, в котором до того провел все свои юные годы. Кто-то из них сказал что-то про мой рост, слово за слово -- и, в общем, началась драка. Я тоже не очень хорошо помню, в какой из этих моментов вспыхнула крыша трактира. Но, в отличие от тебя, тушить огонь я никогда не умел.

Острон почувствовал облегчение: значит, ругать его не будут. Подняв ладонь, он сказал:

-- Но ведь тушить огонь ничуть не сложнее, чем зажигать его.

На его пальцах вспыхнули огоньки. Крошечные, они помигали немножко и угасли.

Халик посмотрел на него, как-то совсем по-доброму, и улыбнулся:

-- Вижу, у тебя стало лучше получаться.

Острон озадачился.

-- Кажется, да.

-- По сравнению со слугами Мубаррада, -- задумчиво заметил великан, -- любой Одаренный кажется сильным. Но я знавал и парочку Одаренных; всегда поражался, как легко и естественно у них получается управлять пламенем.

-- Расскажи о них?.. -- попросил Острон. Халик выпустил четыре ровных колечка дыма подряд, поднял взгляд к потолку.

-- Оба были уже немолоды, -- сказал он. -- И, конечно, за их плечами были годы опыта. Я давно интересовался Даром, потому и расспрашивал их. Один рассказал, что Дар у него проявился еще во младенчестве, но никогда не был сильным: самый большой язык пламени, который он мог вызвать из ниоткуда, был около локтя длиной. Другой, наоборот, свой Дар открыл ближе к сорока годам, но, как ни странно, куда лучше у него получалось как раз тушить огонь. Этот старик жил в Визарате и занимался в основном тем, что тушил пожары, которые у них частенько вспыхивают в районе ремесленников.

-- И много времени у них ушло на то, чтобы освоить Дар? -- спросил Острон, которого это по естественным причинам волновало больше всего.

-- По-разному, -- Халик пожал плечами. -- Должно быть, зависит от возраста, в котором он проявился. У первого, который открыл Дар в детстве, ушло около пяти лет. У второго -- год с небольшим.

Проверяя, Острон снова попытался вызвать пламя, и крохотный огонек вспыхнул на подушечке указательного пальца, но блеснул совсем ненадолго и тут же погас.

***

Серый.

Люди испокон веков боялись темноты. В темноте была опасность. Чужие глаза-огоньки. Запах крови. Этот страх заложен глубоко внутри, в самой сердцевине человека, в самом основании человечества; именно поэтому все плохое всегда казалось им темным.

Он знал, что это не так. Темный бог на самом деле имеет своим гербовым цветом серый.

Серый -- цвет безумия. Когда помутненный рассудок становится уже не в состоянии воспринимать все миллионы оттенков настоящего мира.

Что-то серое, расплывчатое мерещилось в уголках глаз.

Яркое солнце полыхало впереди; он знал, что это, видел во сне тысячи раз, это ясное светило годами указывало ему путь, направляло и подсказывало.

Но на этот раз что-то было не так.

Он близко.

Тонкий нечеловеческий голос нарушил тишину этого мира.

Пытаешься оглянуться -- но солнце следует за тобой, оно вечно перед глазами, ослепляющее, горячее, солнце -- пламя Мубаррада, освещающее дорогу.

А в уголках глаз по-прежнему серая взвесь.

Он совсем рядом.

Мубаррад, не оставь твоего верного слугу.

Он идет.

Мубаррад!

Т-с-с-с...

...Он распахнул глаза.

Сон.

Но шипенье чужого голоса по-прежнему стояло в ушах. Темно: в Ангуре все еще ночь. Блики солнечного пламени лишь легонько греют внутреннюю сторону век, сохраняясь алыми следами. Он видел этот сон всю свою жизнь, с тех пор, как пламя Мубаррада впервые сошло на него в девятнадцатилетнем возрасте, и знал, что бог огня присматривает за ним, освещает путь, говорит, что делать. Именно после такого сна Халик покинул Храм Мубаррада, оставив стариков доживать свой век, -- они, впрочем, знали, -- и отправился туда, куда солнечные лучи вели его. В последующие годы где он только не побывал: в Ангуре, в Визарате на далеком севере, в Залмане и в Тейшарке. В восточной твердыне солнечные лучи задержались на какое-то время. Халик был послушен и служил под началом генерала Ат-Табарани еще пять лет, пока сон снова не явился ему. Во сне сияющее солнце не издавало ни звука, но он откуда-то знал, чего оно хочет.

Но сегодня...

Он близко.

Халик резко вскинулся.

...Нет, показалось.

***

Парнишка стоял с независимым видом и смотрел на слугу Мубаррада в упор. Острон в то утро, спустившись в зал, уже обнаружил там Халика, напротив которого стояли двое примерно одинакового роста: Лейла и Ханса (оба на его фоне казались коротышками).

-- Ну, поведай нам, что ты тут делаешь, -- предложил Халик; на его бородатом лице было ничего не разобрать, но Острону померещились искорки в его глазах. -- И кто ты такой, к слову.

-- А кто ты? -- дерзко поинтересовался Ханса. -- Я что, должен каждому встречному отчитываться, а?

Острон чуть не подавился: кажется, разница в размерах Хансу нисколько не испугала, и он держался так, будто в любую секунду может навалять человеку, который больше его на добрых полторы головы.

Великан сложил руки на груди и стал будто еще огромнее.

-- Мое имя Халик, -- тем не менее представился он. -- Я слуга Мубаррада и генерал восточной твердыни, Тейшарка. Войско, в которое ты записался, находится под моим командованием. Именно я поведу его на приступ Тейшарка в конце зимы.

Особого впечатления на парнишку это будто бы не произвело. Он выпрямился в горделивой позе и ответил:

-- Я Ханса, сын Афанди. Я здесь, потому что меня вчера записали в твое войско, но если ты считаешь, что я там не нужен...

-- Ханса, -- прошипела Лейла и пихнула его в бок.

-- ...то я с удовольствием уйду, только вы меня и видали, -- невозмутимо закончил тот.

Взгляд Халика скользнул по самодовольной физиономии Хансы и обратился к Лейле.

-- Вы родственники? -- спросил он ее вдруг. Острон чуть не рассмеялся: он впервые видел Лейлу настолько растерянной.

-- Н-нет, -- пробормотала она, -- не совсем, мы... ну, мы из одного племени, и...

-- Как называлось ваше племя?

-- Э-э, оно было такое маленькое, что у нас не было кланового имени, господин Халик, и, в общем...

-- И, в общем, в нем были представители всех племен, -- завершил он за нее. -- И звалось оно не клановым именем, как обычные кочевые племена марбудов, -- а я смею предположить, что вы оба марбуды, -- а как-нибудь в духе "банда такого-то".

Лицо Лейлы приобрело смущенное выражение. Ханса задрал свой крупный нос.

-- Ну и что с того? -- сказал он. -- Так вот, я повторяю, если я тебе не нужен, я немедленно исчезну. Не то чтобы я горел желанием присоединяться к каким-то там стражам какого-то там Эль Хайрана, и вообще, это она меня сюда притащила, а я, между тем...

Острон успел лишь разглядеть начало движения Халика, но не конец; великан в долю мгновения выхватил из-за пояса один из ятаганов и нанес стремительный удар. Причем, кажется, останавливаться в последнюю секунду, когда лезвие окажется на волоске от шеи парня, он не собирался; тем не менее Ханса ловко, оборвав свою речь на полуслове, откинулся назад, и клинок просвистел точно над его носом.

-- Эге-ей, -- сердито протянул он, хватаясь за собственное оружие. Острон раскрыл рот. Что за клинок прятался за поясом Хансы, рассмотреть ему так и не удалось: юркий парень немедленно кинулся вперед, прямо на великана, который тем временем извлек второй ятаган, и кубарем прокатился по полу. Лейла безучастной не осталась, в ее руках что-то остро сверкнуло, и девушка метнулась в сторону. Халик оказался окружен ими, как пустынный лев двумя шакалами; они носились вокруг него, заставляя его вертеться, и Острон даже на мгновение засомневался в исходе драки.