Год багульника. Кровавая луна (СИ)

***

Несколько дней от Барета не было ни слуху ни духу — возможно, дело с хэурит оказалось не таким уж и простым. Сигарт и забыл о его обещании, как он, наконец, появился. Правда, на этот раз совсем с другими новостями.

Было раннее утро выходного дня — каждое новолуние хэурам причитался день отдыха. Сигарт спал, распластавшись на животе и накрывшись рукой от света, падающего из окна. Неожиданно дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился Барет. Сигарт, не просыпаясь, перевернулся и прикрылся рукой еще больше.

— Эй, Окунище, вставай! — возгласил росх-хэур, рывком сдергивая с него жилет, выполнявший роль одеяла.

Сигарт недовольно потянулся.

— В чем дело?

Барет ухватил его обеими руками за плечи и поднял с пола, точно котенка.

— Вставай, говорю, а то все пропустишь! Сегодня, между прочим, самый важный день в твоей жизни!

— Я думал, он был много лет назад — когда я родился, — пробурчал Сигарт, пытаясь улечься обратно.

— То все было несерьезно — настоящее твое рождение состоится сегодня, фринн Сигарт! Твои стаи ждут тебя на площади!

Сигарт открыл глаза и оторопело взглянул на друга — он-то и забыл, что ему теперь надлежит принять командование кланом, как фринну. Похоже, что этот великий день, наконец, настал… Барет торопливо отряхнул его одежду от приставших к ней соломинок и потащил его к двери.

Перед замком на площади вышколенным, разбитым по стаям строем стояли хэуры — ровно двести сорок. Холодный ветер развивал спутанные волосы, теребил мех на жилетах; редкие крупные снежинки оседали на них, точно на волчьих спинах. Затаив дыхание, воины Сиэлл-Ахэль смотрели, как их будущий командир проходит через плац. В гробовой тишине торжественно была вынесена Книга темных путей, двое росх-хэуров привели Сигарта к присяге. Положив руку на потемневший от времени свиток, он поклялся использовать данную ему власть в интересах Риана и, если понадобиться, умереть за них без раздумий. Поклялся по капле отдать свою кровь за победу над силами тьмы, а если силы окажутся неравными — вступить в безнадежный бой и умереть, как подобает истинному сыну Хэур-Тала. Холодно и твердо падали в тишине торжественные слова, белый снег точно припечатывал их к потемневшей мостовой. Наконец, Сигарт убрал руку и медленно поднял глаза — двести сорок пар таких же рысьих глаз, не отрываясь, смотрели в его лицо. Необычайный трепет охватил Сигарта — в эту минуту он и впрямь готов был умереть за честь Серой цитадели! Его мысли вновь стали ясными и чистыми, как снег на Ненастном перевале — в них больше не было места ни для погибшей веллары, ни для сомнений… Смело и прямо взглянул он на своих воинов, медленно обвел глазами строй, и многие лица невольно опустились под этим взглядом — серым и острым, точно стальной клинок.

Справа гордой улыбкой сиял Барет. Когда церемония закончилась, он выждал необходимое для приличия время, и на глазах у всего клана стал шумно поздравлять нового фринна. На этот раз слова черной рыси звучали совершенно искренне. Тронутый участием друга, Сигарт тепло обнял его и замер, глядя через плечо Барета: ему показалось, что за строем хэуров мелькнула странная фигура, с ног до головы закутанная в серый плащ. Краем глаза он стал следить за ней. Он понял, что видел ее раньше — это же существо чуть не сбило его с ног, когда он выходил недавно из барака! Неприятное чувство шевельнулось в душе Сигарта — ну, положим, один раз можно подслушать, но чтобы опять прятаться… Поймать бы нахала да намять бока как следует, чтобы не шпионил: нельзя, что ли, подойти и поговорить по-нормальному!

За время церемонии неизвестный еще несколько раз появлялся за спинами хэуров — кем бы он ни был, он, похоже, не хотел, чтобы его видели. Один раз Сигарт заметил, как щуплая фигура на полусогнутых ногах перебежала проход между бараками и спряталась за одним из них, затем высунулась из-за колонны рысей. Сам не зная почему, Сигарт был почти уверен, что незнакомец следит именно за ним. Все это было крайне неприятно, но торжественность обстановки вскоре отвлекла его, а через несколько дней он и вовсе забыл о странном видении — новые обязанности поглотили свежеиспеченного фринна с головой…

Тем временем осень заканчивалась. Зима уверенно вступала в свои права, в Цитадели все было по-прежнему — дух войны давно витал в воздухе, а приказания Гастара оставались расплывчатыми, словно он нарочно тянул время. Единственным, что, казалось, теперь занимает князя, были постоянные облавы в Серебристом лесу — он бросал отряд за отрядом против озерных эльфов. Едва ли не каждый день в Сиэлл-Ахэль привозили пленных — таких жестоких пыток, как к ним, не применяли еще ни к кому! Даже закаленные в битвах матерые хэуры — и те дивились небывалым зверствам Гастара. Но что именно пытался узнать князь, для всех оставалось тайной.

Скоро начались сильные снегопады, холмы вокруг Цитадели побелели, погребенные под толстым, выше колена, слоем снега. Одетые в густой зимний мех, рыси с удовольствием резвились в сугробах, гоняя зайцев. Теперь у Сигарта теперь почти не было свободного времени — в отличие от других фриннов, он вникал во все сферы жизни клана, от добычи пропитания до решения свар, если такие случались. Хотя в стаях Сигарта они были скорее исключением — все воины удивительно терпимо относились друг к другу, точно следуя какой-то договоренности. Возможно, причиной тому было дружественное отношение к ним их командира: став фринном, Сигарт продолжал вести себя с ними, как с равными, и они чувствовали это. Он отказался от более богатой одежды, причитавшейся ему в соответствии с новым званием; потрепанная куртка и верный меховой жилет были ему милее, а заодно помогали не слишком выделяться среди остальных хэуров. Ах, если бы они знали, как он дорожил этой сплоченностью, ставшей смыслом его жизни! Он слушал шутки товарищей, их простые и ясные мысли, и на душе у него становилось легко. Год, проведенный с Моав, теперь казался ему сном, столь же сладким, сколь и мучительным. Вот только проснулся он совсем не таким, как засыпал…

Глава 4. Отзвуки прошлого

Не прошло и месяца, как все надежды Сигарта рухнули. Покой оказался лишь временным забвением — так смертельно больному порой может почудиться, что недуг внезапно отступил. Но природу не обманешь — былая тоска вернулась, словно старая болезнь. Сигарт с удивлением смотрел на себя и не узнавал: что-то сломалось в нем — что-то, что составляло основу его жизни до встречи с Моав, что-то, что позволяло ему жить, не ведая сомнений. Всеми силами он старался вспомнить, о чем он думал тогда, раньше, сидя на крепостной стене — старался и не мог! С виду он казался спокойным, но внутри у него было пусто, как будто все чувства разом сгорели. Маленькая эльфа огнем прошла через его душу, разворотила ее; даже после смерти она не отпускала его — она вгрызлась в него, точно омела, и теперь капля за каплей высасывала его силы. Временами Сигарту казалось, что это не он отобрал виденье Моав, а она сама выпила его волю, своими маленькими зубками съела его сердце. Она, эта женщина-ребенок, маленький демон с васильковыми глазами. Она отравила его пьяным запахом маттиолы, вкусом и свежестью своих губ, грудей, тонкой бледной кожи. Но самое ужасное — она показала ему, что существует иная жизнь, не такая, как та, которой жили воины Цитадели, и Сигарт тосковал по этой жизни, тосковал сильно и болезненно.

Только теперь он с ужасом осознал, во что Моав его превратила — не эльф и не хэур, чужой и для тех, и для этих, существо, зависшее между мирами — безвозвратно оторванное от одного, но не имеющее ни малейшего шанса дотянуться до другого. Никто! Изгой, обреченный на вечное одиночество! Его тело было по-прежнему полно сил, внешне в нем ничто не изменилось, но сердцем он чувствовал, что умирает, медленно и неотвратимо. Ушедшая было боль снова вернулась, став мучительной как никогда. Теперь, спустя много лун, Сигарт, наконец, понял, в чем была ее причина — свет Эллар, что проник в его сердце по вине лунной эльфы, калечил саму его природу, и она противилась ему, как организм противится убивающему его яду. Однако сладкая отрава слишком глубоко пустила свои корни в сердце хэура. Он ясно ощущал — ему уже никогда не излечиться… Продолжая честно следить за порядком в клане, Сигарт начал все чаще отлучаться из Цитадели. Он часами ходил среди заснеженных холмов — эти прогулки в одиночестве немного притупляли ощущение отчаянья, овладевавшее им в последнее время. В Сиэлл-Ахэль на его отсутствие смотрели сквозь пальцы — такой дисциплины, как в его стаях, не было нигде.