Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни (СИ)

- Ангелина, мне надо с тобой поговорить, – когда Курт произносил её имя, она снова невольно вздрогнула.

- Выйдем в коридор? – коротко спросила девочка, едва приподняв бровь.

- Нет.

Белая рука с длинными пальцами легко поднялась, и протянулась к Лине. Не до конца понимая, что же всё-таки делает, она аккуратно, будто с опаской положила свою руку в его. Они начали кружиться в такт музыке, и по истечению минуты она заговорила первая.

- О чём ты хотел поговорить?

- Договорить о том, о чём мы начали на складе.

- Слушай, не начинай, – почти молящие глаза уставились на него.

- Хорошо, я не буду начинать оскорбления и всё остальное, но…

- Подожди-ка, – сказала девочка с улыбкой, и слегка прикусив нижнюю губу, – такое чувство, что это всё говоришь не ты. Без оскорблений? Боже, это совсем не ты, Стронций.

- Если хочешь, могу и с ними, Лина.

- Лина? С каких пор по имени?

- С тех самых, когда твоя фамилия стала противна до того, что её не хочется произносить.

- Нет, – протянула Ангелина, – это всё же ты. Хоть мне и неохота этого делать, но ты, же от меня не отстанешь, пока не скажу, откуда знаю о твоей привязанности к маме?

- Да, не отстану. А теперь я слушаю.

- Ну, хорошо. Мне однажды посчастливилось познакомиться с Титанией Грекнивер, это она мне всё рассказала.

- Откуда? Как? Где ты с ней познакомилась?

- Я думаю, что это уже моё личное прошлое, хотя его и без того «слишком много», но рассказывать, и тем самым делиться им, я не собираюсь.

- Двенадцать лет разве «много»? А, ну да, конечно же, это – «слишком много» прошлого.

- Может, закончим? – неуверенно, но не зло спросила Лина.

- Разговор?

- Нет… танец.

Они замерли, но продолжали стоять в тех же позах: правая рука девочки в левой Стронция, его правая рука на её талии, а Лина всё так, же держала его за плечо. Ещё немного… музыка прекратилась. Алма резко убрала руки и отшагнула от Курта, наспех сказав «пока».

- Подожди, так как ты могла познакомиться с ней? Где?

- Это тебя не касается. Я сказала то, что имело к тебе отношение, то, что знаю о твоей матери, а остальное уже – ма ингрито дэлит.

- Баринский язык?

- Ты его хоть немного знаешь? – с таким сарказмом спросила Алма, которую уже начинал злить этот разговор

- А это уже ма дэлит.

- Хм… как угодно, твоё дело, так твоё. Прощерэ, – это было последнее слово девочки «прощай».

После этого она думала, что пойдёт в корпус, и на этом кончится её новый год, но нет, только отойдя от Курта, она снова легко закружилась в танце. Алма запомнила этот новый год, но каждый раз вспоминала, что запомнила его в большей степени по разговору с Куртом, а уже после этого по танцам и столу с мандаринами. Дни бежали неумолимо быстро…

- Сколько уже времени?!

- Полдевятого. Лина, зачем ты так рано рвёшься.

- Открытый день, между прочим, начался в восемь!

- Да все родители не появятся здесь раньше десяти, как в прошлом году.

- Да ну, – с сомнением отозвалась она.

Алма с Ником стояли на готическом крыльце академии, и, пока девочка нервно расхаживала из стороны в сторону, мальчик наблюдал за искрящимся снегом. Целью такого раннего прихода сюда для Алмы стало желание убедиться, что придут те, кого бы она очень хотела увидеть, и точно не придёт тот, кого ей встречать не хотелось.

- Эх, – сквозь зубы выдохнула девочка и, подпрыгнув, уселась на широкие перила.

- Лин, нам тут действительно нечего делать так рано. Пойдём назад.

- Ну, ладно! – слегка похрипев, ответила девочка.

Они вошли, Ник прошёл дальше, а Алма остановилась.

- Ты не идёшь?

- Ступай один, я погуляю.

Застегнув зимнюю парку, девочка вышла на улицу. Идя по зиме, она не особо замечала, что происходит вокруг, а просто наслаждалась белёсой корой деревьев, стоящих в инее, чьи переплёты тонких веток походили на паутинки, а падающие с неба крупные снежинки – белые мухи, запутывающиеся в них. Так ничего другого, не замечая, она дошла до знакомой, небольшой двери в стене, и по старой памяти вышла в садик при педагогическом корпусе. Она понимала, что теперь уже нельзя этого делать, но её вывело из одного гипноза и заманило в другой одно единственное чувство зова, которое вило из неё верёвки уже второй раз. Не смотря на весь свет утра, гарпия всё же сияла ярче, та же самая, такие же запахи моря и отголоски протяжного пения. Она сидела на одном из ровных, полысевших на зиму деревьев, и вмиг вспорхнула. Перелетая, гарпия оглянулась на девочку, бежавшею за ней, но этот бег был не долгим, птица быстро приземлилась на спинку одной из четырёх лавок. Алма подбежала к ней, но та вспыхнула и исчезла густым воздухом. Только сейчас девочка заметила на заледеневшем сиденье открытую, толстую книгу. Большие буквы в название гласили «Пэни». Осмотревшись по сторонам, она подняла книгу с её замёрзшими страницами, которые уже на уголках покрылись инеем. Так же, не присаживаясь, она начала читать глазами рукописные записи о «Пэни». «Пэни – одно из самых сильных болевых заклинаний. Появилось, и впервые использовалось в тринадцатом веке Пелагией Лакмус, известной странствующей магиней-католией. Особенности заклинания содержаться в самом, непосредственном его призыве. Так, как Пэни является болевым заклинанием, а боль, опять же по доказательству Пелагии Лакмус, по своим свойствам схожа с энергией, то исполнитель должен вспомнить, а не придумать боль…» Алма остановилась в чтении. И подумала о смысле последних слов «…боль, опять же по доказательству Пелагии Лакмус, по своим свойствам схожа с энергией…», ещё немного поразмыслив, Алма приблизительно поняла суть, состоящую в том, что энергия никуда не уходит, и не появляется из ниоткуда, а перерастает из одного своего вида в другой. Соответственно, человек, пользующийся этим заклинанием должен вспомнить ту боль, которую испытал сам на себе лично, и после того, как этими воспоминаниями причинит мучения себе, сможет выбросить, отпустить боль. Поняв смысл, она продолжила. «…при подготовке заклинания (скопления готовой вырваться боли), наблюдаются следующие признаки, почернение кожи, схожее с обугливанием, и слезящиеся глаза. Особую сложность доставляет сам процесс вырывания боль наружу. Человек может вспомнить боль, та скопиться в нём, но, не сумев выпустить её, он сам умрёт. Чаще всего помогают выпустить эту магию какие-то действия или слова совершающиеся искренне. Так же эта магия классифицируется по типу боли и силе. Она вырывается из человека резким дымом, и размеры боли можно оценить по выросшей в небе/помещении туче, и, при особых стараниях использования силы, боль приобретает форму и характер любого живого существа. Это может быть как не любимый, так и привилегированный зверь, рыба, птица. (Существо/обычный сноп дыма) может вести себя агрессивно не только по отношению к врагам, но и к друзьям, и к родным. По типу болевое заклинание, как и сама боль, разделяется на два потока: приносимая другому, и пришедшая к тебе самому; потом каждая делиться ещё на два вида физическая, и внутренняя. Это не может никак не отражаться на внешнем виде магии, хотя сути своей Пэни не меняет, врагу больно, но по-разному. Рассматриваются случаи:

1. Если человеку было больно физически, то дым будет кислотно-бирюзовым.

2. Если человек приносил кому-то физическую боль, то дым белый.

3. Если человеку было больно внутренне, то дым серый.

4. Если человек причинил внутреннюю боль, то дым по цвету, как лава.

Отозвать заклинание, можно только втянув боль назад в себе, то есть дотронуться до этой боли. Эта магия используется достаточно редко, так, как вызывает неприятные болевые чувства в первую очередь у того, кто её вызывает, и вряд ли найдутся люди, способные самовольно захотеть вспоминать боль. Последнее использование данной магии было зарегистрировано последний раз в подводном городе Уэльне, малоизвестным магом Флинтом Венгрием…»

- Интересно?

Алма резко подняла голову. Перед ней стоял Эдвард Вольфрам и смотрел перед собой такими чистыми, золотыми глазами.