Гражданин Империи

– Вы здесь человек новый,– взгляд ее несколько смягчился,– а, следовательно, свободны от влияния местных стереотипов. Итак?

– Даже не знаю, что и сказать. Неожиданно как-то все, спонтанно. Да и для того, чтобы мнение собственное составить, необходимо наличие определенного количества информации. Вы не находите?

Ильса не сдавалась:

– А вы все-таки попробуйте!

– Хорошо, я попробую,– Степан подхватил с печи кипящий чайник, разлил кипяток по чашкам, добавив туда янтарной жидкости из неказистого заварника. Приглашающе махнул рукой Ильсе, и та робко присела на краешек стула, вплотную сведя ноги словно школьница на уроке ботаники.– Давайте рассуждать вместе: я достаточно молод, у меня есть жена, которая готовится стать матерью. У меня есть дом. Не хоромы, не люкс в шестизвездочном отеле, но, тем не менее, место, в котором чувствую я себя легко и комфортно. За работу мне платят деньги, и немалые. Сами говорили: кутить на них можно сколько вздумается. Иначе говоря: всем я доволен и все меня устраивает. Теперь по поводу того, что касается политики: образцовым государством в моем понимании является то, которое в первую очередь заботится о финансовом благосостоянии своих граждан. А притесняют дикарей, не притесняют – это, между нами говоря, дело десятое. Естественный процесс. Эволюция, можно сказать. Я достаточно ясно выразил свое мнение?

– Более чем,– Ильса добавила в чашку сахара и теперь задумчиво помешивала его резной чайной ложкой.

В избу пулей влетела Нюра: краснощекая, запыхавшаяся, но зато с красиво уложенными волосами и вымытыми руками.

– Не выпили еще чай? Я пирожков с малиной у соседки выпросила для такого случая.

– А ну-ка давай сюда! – Степан мигом вскочил со своего места, выхватил из рук Нюры объемистый пакет и высыпал его содержимое на первый попавшийся поднос.

– Нет, спасибо большое, но мне уже пора,– Ильса отставила в сторону недопитый чай, скомкано попрощалась и вышла, оставив Нюру в полнейшем недоумении.

– Ты зачем девушку обидел? – насела она на Степана.

– Да ничем я ее не обижал! Она задала мне вопрос – я ответил. На этом все.

– Какой вопрос?

– Как я отношусь к имперской политике и вообще счастлив ли я.

– Интересно. Ну и что ты ей на него ответил?

Степан подхватил жену на руки, усадил к себе на колени и, найдя под иссиня-черными волосами ее маленькое розовое ушко, нашептал в него все то, что он говорил Ильсе.

– Странно. Не понимаю,– Нюра, пригревшись в объятиях Степана, несколько утихомирилась.– Кстати, а что ты знаешь об Ильсе?

– Ничего не знаю кроме того, что она продавец в продовольственном магазине.

– Она тебе не рассказала?

– О чем именно она должна была мне рассказать?

– Даже не знаю. Ну хотя бы о том, что в прошлом Ильса – бригадный генерал имперских вооруженных сил.

Вот те раз! Сказать, что Степан был огорошен – значит ничего не сказать. Ильса, худая, изможденная калека с единственным глазом и протезом вместо правой руки – и бригадный генерал? Немыслимо. Выдал бы ему эту информацию кто-то другой, не Нюра – не поверил бы ни за какие коврижки, непременно поднял завравшегося шутника на смех.

– Ты уверена? – выдавил он наконец.

– Естественно, уверена. Бригаденфюрер в отставке, Ильса Келлерман по сей день пользуется уважением в ставке Верховного Главнокомандующего. Ее неоднократно просили вернуться к занимаемой должности, но раз за разом получали вежливый отказ.

– Погоди, она в отставку по ранению вышла?

– В том то и дело, что нет. Сама, по собственному желанию. В то время эта новость прогремела подобно разорвавшейся бомбе.

– Не понимаю…

– Не ты один! – Нюра, посмеиваясь, слезла с коленей Степана.– Хочешь что-нибудь посущественнее, чем пирожки? Ты же не ел целый день.

– Нет, спасибо,– рассеянно поглаживая край скатерти, он не переставал думать о женщине со столь странной, неординарной судьбой. Сколько ей лет, интересно? Спросить у Нюры? Впрочем, какая разница? Гораздо более его сейчас заботило, почему Ильса заинтересовалась именно его скромной личностью. Крайне маловероятно, что экс бригаденфюрер все свое свободное время посвящает работе на Особый Отдел. Не того полета птица, да и характер не тот. С другой стороны: что Степан знает о ее характере? Сколько раз обжигался, думая, что понимает, видит человека насквозь, а в итоге тот преподносил настолько неожиданные «сюрпризы», о которых и вспоминаешь то не иначе, как с омерзением. Ладно. Поживем – увидим, что за фрукт такой: Ильса Келлерман.

За вечер они с Нюрой умудрились слопать все пирожки, запивая их ароматным крупнолистовым чаем. Выращивали его здесь же, на одной из ближайших ферм, что кольцом опоясывали и саму деревню, и тренировочный лагерь с одноименным названием. Затем долго танцевали: Нюра учила Степана танцу, сплошь состоявшему из нелепых подпрыгиваний, книксенов и размашистых движений руками. Вконец умаявшись, он с трудом доковылял до кровати и хотел было уже отойти ко сну, как вдруг вспомнил о полученной сегодня премии. Не без гордости озвучил сумму прижавшейся к нему сбоку Нюре, и та обрадовано затараторила что-то насчет завтрашней поездки в город. Что именно – Степан разобрать так и не успел. Уснул мгновенно, крепко и без сновидений, словно медведь в берлоге, переживающий студеную зиму.

Утро выдалось на редкость приятным. Всю ночь без остановки шел ливень, прибивая пыль к земле да орошая измученную долговременной засухой почву. Воздух, хотя и все еще чуть тяжеловатый, тем не менее радовал относительной свежестью. Степан долго брился, приводя себя в порядок. Не поленился стать и под холодный душ. Это нехитрое действо не только придало ему сил, но и вызвало такой зверский аппетит, что заспанная Нюра едва успевала курсировать от печи к столу да от стола к подполу, извлекая оттуда все новые и новые яства.

Оделись красиво, словно на праздник. Степан вырядился в карамельного цвета костюм, принадлежавший ранее покойному отцу Нюры, а теперь вот по наследству, можно сказать, перекочевавший к нему в бессрочное пользование. Пиджак едва заметно жал: самую малость, в подмышках. Особую же тревогу внушали Степану брюки. Те были откровенно узки и едва ли не трещали по швам, когда он, покраснев от натуги, застегнул-таки их на все пуговицы и сделал несколько пробных шагов по комнате.

– Маловат,– с неудовольствием вынуждена была признать Нюра.– Но тебе очень идет.

– Думаешь? – он с опаской присел на краешек стула и был немало удивлен: брюки выдержали испытание с честью.– Далеко до города?

– Не очень. Семь – восемь часов хода при условии, если лошади свежие. А там мы тебе, первым делом, что-нибудь из одежды обязательно прикупим. И обуви,– Нюра с нескрываемым осуждением глянула на ноги Степана, обутые в классические черные лакированные туфли.

Уж они-то как раз были впору, да и новые практически.

– Туфли-то чем тебе не угодили?

– Старье. У нас в таких не ходят уже давно.

– А в каких ходят?

– Увидишь,– расплывчато пояснила Нюра и поспешила к зеркалу, поправляя на ходу прическу.

Хороша… Глядя на фигурку жены, выгодно подчеркнутую бирюзового цвета платьем, Степан не смог удержаться от восторженного вздоха. Нюра поняла его воздыхания несколько иначе: заторопилась, сунула в руки Степана брезентовую суму, доверху набитую запасами снеди и воды и быстроногой ланью метнулась за дверь.

– Стой, ты куда? – он нагнал любимую у самой калитки, пошел с ней вровень, соизмеряя шаг.

– Бондаренки в город всем семейством сегодня направляются, вот к ним и пристроимся.

– А возьмут?

– Куда денутся? Односельчане ведь, как ни крути. У вас не так?

– Так, наверно,– Степан задумался, вспоминая. Прошлое казалось таким далеким, словно подернутым серой дымкой.– А вообще транспорт постоянный из деревни ходит?

– Из деревни нет. А вот от лагеря да, ходит. Раз в сутки, по трем направлениям: Оберсвальде, Звенигород, Сумы. А оттуда уже куда угодно можно добраться, хоть до самого Петрограда кати.