Иоанниты

Очень быстро листва осела – я разглядел над собой пятилапое создание, истекающее кровью. Оно готово было кинуться на меня, но его отвлекли три слаженных выстрела, чуть не уронившие ослабевшую тварь. Пока демон отвлёкся на моих товарищей, у меня было время нащупать Напиток Саламандры. Склянка полетела в демона, но тот ловко отпрыгнул в сторону. Правда, брызнувшее во все стороны пламя задело-таки уродца, шесть на задней лапе заполыхала.

Вот эту боль вытерпеть никто не в силах – забыв про нас напрочь, демон стремглав унёсся прочь, оставляя шлейф огня и запаха горящей шерсти. Но разум не покинул обожжённого, потому как тот убежал в ту сторону, где должна быть речушка.

– Цел? – спросила дочь, помогая мне подняться, и, не став ждать ответа, скомандовала: – Бегом отсюда! Живо все!

Не смея противиться, мы побежали вон из леса.

– Пожар будет, – оглянулся на горящую листву Штиль.

– Забудь, это не наши проблемы.

– Лучше затушить, Виктория.

– Забудь, я тебе говорю!

А на следующий день газеты запестрили новостями о лесном пожаре. Нынешняя же история закончилась, когда мы добрались до экипажа.

Глава X

Загадки профессора

С чего стоит начать рассказ о новом дне? Хотя бы с того, что я внезапно стал любить солнце, предвещающее очередное утро. С ним всё стало иначе: новый день стал чем-то гораздо более близким, чем никчёмные двадцать четыре часа, пустой круг часовой стрелки… Избалованный бессмертием… чёрт возьми, стоит отвлечься, но, поверьте, я стал до того собран, что вернусь к своей мысли.

В самом деле, я считал себя бессмертным. Мало кто поспорит, что я не имел на то право, но факт остаётся фактом – будучи иоаннитом, я не помышлял о смерти. Заледеневшая жизнь, далёкая, как звёзды, старость приучили меня к тому, что о могилах позабылось. А сила и живучесть долго обманывали, что не найдётся ничего, способного прервать мою жизнь. Отдельная тема – Думклоу, но сбежав от него, я начал жить в страхе, скоро перешедшем в успокоенность. Если аронакес и найдёт меня, то убьёт так быстро, что я не успею отказаться от мысли о своей неуязвимости.

Что же теперь, когда в голове всё чаще всплывают воспоминания Виктора и Митиха? Они пугают, что у меня всё тело покрывается мурашками, а я вздрагиваю, словно из-за угла кто-то внезапно выскочил с криком. Сумасшествие и смерть не за горами… что я могу сказать – это огорчает.

И вот теперь я возвращаюсь к начатому. Имея в запасе считанные дни, я вдруг стал узнавать их в лицо. Попробуй я вспомнить свою жизнь, она предстанет передо мной годами и декадами, в то время как сейчас я запоминаю каждый час. Каждое мгновение своей жизни захотелось обнимать крепче родной дочери. Признаться, это пугает стократ сильнее.

Словно бы и не важно, что я вытворяю – рад бы заполнить последние дни самыми бесполезными делами. Каким-то чудом выходит вспомнить, что у меня ещё есть цель.

Каким-то чудом… я перестаю быть брюзгой, перестаю приходить в ярость, всеми силами не соглашаясь, что нет никакого «чуда»…

Но причин, на самом деле, две. Я знал, что что-то во мне изменится, когда увижу дочь. Догадывался, что жизнь перестанет быть механизированной, какой она стала после расставания с Кристин. Вот чего не предполагал, что так от этого растеряюсь.

Как же я виноват перед дочерью: за её одиночество, за те беды, что я ей принёс. Я очень боюсь за неё. Вообще, страх не покидал меня с тех пор, как я погнался за Монархом. Страх перед этим человеком заставил меня перебороть страх, который я считал куда более сильным: страх появиться на глазах у Виктории.

Надо признаться, со временем этот страх не проходит, ровно как и страх перед Монархом. Так я и живу в ужасе, жду скоротечной смены дня, наивно полагая, что что-то изменится. От этого ожидания, пожалуй, дурнее всего.

Много сил уходит на то, чтобы не думать о разных вещах. Например, я стойко не думаю о том, что творится сейчас в голове у Виктории, но не потому что мне плевать – я знаю, что ничего там хорошего, в этом немало моей вины, а исправить теперь уже не выйдет. По крайней мере, я не вижу способов, так что…

Мда.

А тем временем наступает очередное утро, пасмурное, одетое в тучи, серое и грубое. В Гольхе так бывало часто, Каледония же пока не сильно более солнечная.

Мы сидим с дочерью у неё в каморке, расхлёбывая гадкий абсент. Я даже принялся за бесполезное спиртное, чего раньше избегал. Нервы оно не успокаивает, как обещала Виктория, а горький привкус плотно прилип к нёбу.

Не спим мы одни: остальные ребята вымотаны бешенным темпом, в котором приходится нестись за Монархом. Под ногами валяется профессор, что ещё не скоро придёт в себя.

Почти час мы сидели в тишине. Наконец заговорила Виктория:

– Это был Джакомо?

– Надо полагать.

– Мерзость, – дочь аж передёрнуло. – И ты убиваешь таких тварей?

– Бывали и уродливее. Но Пито тоже хорош.

– Не пойму, как его так угораздило.

– Чтобы стать аронакесом, надо сильно этого захотеть.

– Вот я и не возьму в толк, кто пойдёт на такое. Я бы под страхом смерти не согласилась бы…

И Викторию можно понять.

– Я думал над этим, – мой взгляд ушёл в никуда, – по-моему, в этом виновата церковь. Серьёзно тебе говорю, они придумали образ грешника, продавшего душу дьяволу. Так люди получают щедрую награду, могущество. Те сумасшедшие, что соглашаются стать аронакесами, думают в том же направлении: слившись с демоном, они станут всемогущими.

– Ты его чуть не застрелил – какое тут могущество…

– Зато коротышка вымахал под три ярда и стал носиться быстрее лошади. Тоже что-то.

Я откинулся назад на неудобном стуле. Голова немного кружится, словно меня вот-вот срубит сон. Не отказался бы.

– Ты говорил, – подпёрла Виктория щёку кулаком, – что для этого нужна душа демона. А эти души…

– После смерти они материализуются в одном из миров. Похоже на клуб дыма или что-то сродни этому. И они начинают всюду летать, просачиваться в порталы… Точно не знаю, что с ними происходит, если они не присосутся к какому-нибудь человеку.

– А почему именно человеку?

– Не знаю, – признаться, я порядком растерялся. – Никогда не видел демона, превращающегося в другого демона… Чёрт знает, может, это возможно.

– А как ты думаешь, с людскими душами случается что-то похожее?

– Я об этом никогда не думал. Странно… В Ордене тоже ни слова о чём-то подобном.

– Но ведь это логично. Чем мы хуже демонов? Ну, или лучше… Тут и не поймёшь, лучше это или хуже.

– По-моему, хуже, – просто-таки выпалил я.

Виктория стрельнула в меня глазами, словно резко против моих слов.

– Погоди, ты говоришь, что было бы плохо, если бы души людей блуждали после смерти, так ведь? – раскладывая по полочкам, спросила дочь.

– Да.

– Не понимаю, что в этом плохого.

– Что ж это за смерть, если душа твоя остаётся жива? Получается, что и жизни не было, раз не было смерти.

– Пап, это чушь полная, – недовольно бросила Виктория. – Что за ересь жизнь мерить смертью?

– Я хотел сказать, что если смерти нет, то чего дорожить жизнью? Вот докажи людям, что у них бессмертные души, так они начнут вырезать друг друга…

– Да с чего им сразу друг друга вырезать?

Я замялся, повертел головой, пытая подобрать слова, какими намереваюсь объяснить расплывчатые эмоции:

– Убийство может решить множество проблем. А когда его с одной стороны совершаешь, а с другой… Господи, как бы это объяснить…

– Да я смысл поняла, мне невдомёк, почему ты такого невысокого мнения о людях?

– Ну, они как-то чуть не перебили всех иоаннитов после того, как мы очистили Континент от чумы. Они всего боятся и ведут себя, как волки. Знаешь, в твоей банде порядочные люди, но запихни их в толпу – не узнаешь потом.

Виктория не кинулась спорить, чего я ожидал. Но во взгляде её появилось непрошибаемое несогласие, настолько нелицеприятное, что я поспешил опустить глаза и заняться любованием ногтями. Они, кстати, на редкость мерзко выглядят.