Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Жердевая кровля с торчащими кое-где меж жердей травяными корнями, подпоры из рогатых дубовых столбов. В углу — очаг из камня-дикаря, обмазанного глиной. Полуземлянка. Такие и в Росьской земле не в диковину, и на Волыни, и в Червонной Руси. И у них, на Дону — тоже не перечесть.

Пучки трав, висящих под задымленной кровлей, на стене два длинных ножа. И меч. Его, Шепеля, меч!

Стало быть, не у врагов — те меч непременно запрятали бы подальше. А то и вовсе лапу бы на него наложили. Меч был бесскверный, подарок князя Ростислава.

Дверь чуть скрипнула, отворяясь, пропустила в полуземлянку девушку, ту самую, то он видел в полубреду. Шепель невольно залюбовался — тонкая, невысокая и быстрая, она, не глядя на лежащего кметя, мягко и почти бесшумно прошла к столику, поставила на него парующую чашку, бросила в неё какую-то сухую траву. Что-то пошептала, водя над чашкой руками, плюнула куда-то за печь. Взяла чашку со стола, поворотилась к кметю… и чуть не выронила снадобье на пол, встретясь взглядом с Шепелем.

— Очнулся?! — воскликнула она радостно.

Шепель чуть напрягся — если отец и впрямь здесь, то она вот сейчас его позовёт.

Не позвала.

Одним быстрым неуловимым движением она оказалась у самой лавки, на которой лежал кметь. Приподняла его голову и поднесла ко рту чашку.

— А ну-ка выпей.

Голос был тот самый, с которым мешались голоса отца и князя Ростислава, и Шепель с горечью и облегчением понял, что всё-таки с Ростиславом, и с отцом — это был бред. И почти тут же вспомнили и эти руки под головой и на плечах, и чашку у рта.

Шепель сделал несколько глотков — по жилам прокатилась горячая волна. Питьё на вкус, невзирая на ожидания — Шепелю доводилось пить снадобья ведунов, и он отлично знал, что гаже их на вкус и найти трудно — оказалось недурным, отдавало мёдом, зверобоем и липой. И ещё чем-то, неузнаваемым, но различимым.

— Где я? — отдышась после очередного глотка, спросил Шепель. В горле уже не сипело и не булькало, как в прошлый раз.

Девчонка отёрла с его лба крупную испарину.

— А тебе что нужно? — спросила она повеселелым голосом. — Деревня, волость, альбо вовсе страна?

— Ну, страна-то, небось, Русь? — хмыкнул Шепель, тоже веселея. — Нет?

— Русь, Русь, — кивнула девчонка.

— Волынь? — спросил Шепель, и его голос против воли дрогнул.

— Она, родимая, — вздохнула девушка, убирая на полку чашу. — Весь наша Красный Яр зовётся.

— А до Владимира далеко? — Шепель напрягся.

— А на что тебе Владимир-то? — удивилась девушка, оборачиваясь к кметю. — До Владимира-то вёрст с сотню…

Шепель вытянул было губы трубочкой, словно собираясь присвистнуть, но в последний миг удержался, мысленно хлестнув себя по губам. Ещё чего выдумал, свистеть в приютившем доме — совсем стыда перед домовым не иметь.

— А как я тут оказался-то? — ошалело спросил он.

— Совсем ничего не помнишь? — участливо спросила девушка, подсаживаясь к нему рядом. Он тут же вспомнил, как точно так же подсаживался отец — и тепло от девичьего бедра было точно таким же. Точно, бред был.

— Нет, — он зажмурился. — Помню, что в реку прыгнул со стены городской.

— Ого, — девушка восхищённо покачала головой. — Река тебя и принесла.

— Луга? — уточнил Шепель неведомо зачем.

— Ну да.

— Н-да-а, — протянул кметь озадаченно. Сотня вёрст, надо же. И спохватился. Открыл глаза.

— А звать-то тебя как?

— Нелюбой кличут, — девушка откинула волосы со лба, глянула на него зелёными глазами — ох, берегись, кметь Шепель, берегись!

— Меня Шепелем зови.

Нелюба кивнула. Встала, отошла к очагу, стала невидимой для кметя.

— А… — он помедлил мгновение, поворотился, снова ловя девушку глазами. — А про княгиню Ростиславлю из Владимира чего-нибудь слышно ли?

— Увезли её кияне, — обронила Нелюба, тоже помедлив.

Шепель закусил губу. А Нелюба подошла ближе.

— Ты — кметь Ростислава Владимирича, — она не спрашивала, она утверждала.

Он глянул на девушку дикими глазами.

— Ты… откуда…

— Ты в бреду звал то его, то брата своего, Неустроя, то отца. И княгиню поминал не раз…

— Это из-за меня она к Ярославичам в полон попала, — выдавил кметь и глупо спросил. — Откуда ведаешь, что я кметь?

— Простые вои альбо тати с мечами не ходят, — улыбнулась Нелюба. — А не тебя ли, сокол, кияне по всей Луге искали целую седмицу?

Видно было, что ей нравится называть его соколом.

— Может, и меня, — буркнул угрюмо Шепель. — Чего же не выдала? Может, гривну подкинули бы…

Девушка не обиделась.

— А кияне мне не указ! — она весело тряхнула головой, перекинула косу на плечо. — Здесь не Росьская земля, чтоб им распоряжаться…

Шепель невольно засмеялся-закашлялся. И тут же замер — до него наконец дошло. Седмицу искали…

— Сколько времени я здесь? — спросил он медленно. — Ну?!

— Не нукай, не запряг, — вот теперь Нелюба точно обиделась. — Третья седмица доходит. Двадцатый день сегодня.

— Ого, — Шепель ошалело мотнул головой. — Чего же так долго-то? Раны-то были так себе…

— Ничего себе — так себе, — в голосе Нелюбы послышалось негодование. — Две раны стрелами — в правое плечо и под самое колено. Был бы на второй стреле срезень, так и без ноги бы остался. Да мечом по левому плечу — глубоко. Да крови потерял немеряно. А в реку когда падал — расшибся изрядно. А после… в Луге и так вода не больно тепла, а нынче — и вовсе. А ты ещё и раненый. Дивлюсь, как тебя и выходила…

Её голос дрогнул.

Шепель покаянно прикрыл глаза.

— Прости, Нелюбо… — было стыдно. — Спаси тебя боги… за всё. За всю заботу твою…

— Есть хочешь? — спросила она среди упавшего нелёгкого и неловкого молчания.

— Да хорошо бы, — оживился Шепель, открывая глаза. — Мяса бы сейчас… жареного… Да хлеба каравай.

— Ишь, губы-то раскатал, — необидно засмеялась зловредная девчонка. — Тебе сейчас мяса самый малый кусок, тем более жареного, альбо хлеба с горбушку съесть — верная смерть. Будешь взвар мясной пить.

— И то хорошо, — пробурчал Шепель.

Взвар оказался неожиданно сытным и вкусным. На Шепеля навалилась разымчивая сытая слабость, глаза закрывались сами собой.

— А ты чего, одна, что ли, живёшь? — спросил он через силу — поговорить с Нелюбой хотелось.

— Да, — отозвалась она легко. — Родители померли, когда мне ещё десяти лет не было. Мир вырастил…

Мир вырастил. Знавал и ранее Шепель таких девчонок-сирот, которых мир-община вырастил. Те в четырнадцать лет уже замужем были, а то и не по разу рожали. Оно и ясно — это ведь парень-сирота после вырастет в справного мужика и воротит общине сторицей всё то, что она в него вложила. А с девки какой прок — потому и стараются побыстрее её сплавить замуж, чтоб сбыть с рук лишний рот. А тут… Нелюба до сей поры в отцовом доме хозяйка… альбо не в отцовом?

— А дом этот… — Шепель не закончил — ещё обидится опять.

— Дом отцов, — вздохнула девушка. — Дивишься, небось, как это до сей поры не замужем, а кмете?..

Шепель неловко смолчал. Нелюба криво улыбнулась.

— Всё было, кмете. И замуж меня выдать хотели… за старшего войтова сына… корявого да рябого…

— И как же ты отбилась-то? — вырвалось у Шепеля с неложным удивлением — у деревенского войта в таких делах власти не менее, а то и поболее, чем у самого князя.

— А я миру ничего не должна, — весело фыркнула Нелюба. — Они меня кормили только пока мне двенадцать не исполнилось, а после я им мёду столько принесла, сколько иной бортник года за три не найдёт. Вот и покрутились вокруг меня, да и отстали.

— А мёд-то откуда? — удивился Шепель ещё больше. Что и говорить — не девичье это дело, мёд добывать, бортничать.

— Медведи нанесли, — махнула рукой Нелюба всё так же весело. Тут уж Шепель переспрашивать не стал — про такое спрашивать не принято. Может, Слово медвежье знает она, может, ещё чего… — А после меня тиун боярский взять хотел…

Нелюба коротко и жёстко усмехнулась, и Шепель невольно поёжился — несладко, видать, пришлось тому сластолюбивому тиуну…