Стучит, гремит, откроется (СИ)

— Гля, гля, гля! — в полголоса зачастил Ненаш, дергая напарника за рукав.

— Вижу я, отцепись!

Вошедшие подошли к стойке. Белокурая, каковая с виду казалась в разы дружелюбнее и симпатичнее, нежели угрюмая темноволосая, завела разговор с корчмарем.

— Как думаешь, она?

— Не знаю...

— Похожа.

— Пани! Да-да, вы. — Жоржей предпочел действие домыслам. — Вас, случаем, не Меланьей звать? Да?! Слава Вилясу! Вас тут того... ищут, в общем.

В очах молодой женщины вспыхнула безумная надежда, Ненашу аж не по себе сделалось.

— Он жив?!

— Если вы о пане Зоеке, то что с ним сделается? — ответствовал Жоржей шутя. — Мало того, что жив, так еще и целехонек, по крайней мере, был таковым.

Молодая женщина шумно перевела дух и, улыбаясь, закрыла глаза ладонью. Жоржей диву давался: от угрюмости не осталось и следа, лик панны просветлел, исполнился спокойствия и тихой радости, что невероятно его приукрасило.

— Командир очень печется за вас.

Не убирая ладонь, панна взглянула на напарников сквозь раздвинутые пальцы.

— Где он?

***

Выяснилось, что "разбойников" разгромили в пух и прах — никому из них не удалось уйти, хотя и пытались. Едва предав земле почивших со своей стороны, Зоек разделил выживших на двойки-тройки и разослал во все стороны прочесывать околоток, а сам в компании следопыта двинулся лесом в сторону Щадячего. К ночи каждого второго дня все должны были собираться в деревне Чащинка для обсуждения дальнейших действий. Поиски прекращались только в том случае, если Меланью находили, живой или мертвой.

Не выразив особого доверия к Зоековым солдатам, Виллашка заявила, что ей отнюдь не сложно сопроводить Меланью до нужной веси, находившейся в низине аккурат между двумя трактами, на Йошин и на Щадячий; писарева крестница не отказывалась. Панночки уговорились также, что Виллашка вполне может обождать немного до приезда жениха Меланьи, ибо отправляться в Горград с провожатыми все же спокойнее, чем без оных.

Дорога до деревеньки заняла печины четыре с краткими остановками. Несмотря на ветер, было жарко, и путники старались по возможности держаться неподалеку от речушки, со стороны которой нет-нет да долетали свежие дуновения. Солдаты пробовали ехать в воде, у берега приходившейся вровень лошадиным бабкам, однако быстро разочаровались в идее: солнце жарило так нещадно, что тень оказалась заманчивее нагретой воды.

Наличием корчмы маленькая деревушка на тридцать хаток похвастаться не могла, зато в ней был шинок с земляным полом, где и обосновывались съезжающиеся помаленьку солдаты. Попивая кто квас, кто пиво, они не выражали особого беспокойства. Прямо скажем, откровенно наслаждались бездействием, развалившись на лавках со спинками или забросив ноги на стол. Так как все по причине жары поснимали кольчуги, Меланья опознавала солдат исключительно по тому, как на них косились местные завсегдатаи, оробевшие и переговаривающиеся вполголоса; солдаты же, устроившись своей дружной компанией у трех сдвинутых столов, мало не балагурили.

Меланью не прельщало сидение с ними в одном зале, где духота стояла большая, нежели на улице, и молодая женщина вместе со спутницей устроилась в тени под липой. Сморенная жарой, Вилашка прикорнула, опершись спиной о ствол; Меланья с нетерпением ждала Зоекового прибытия.

Наконец, когда давно стемнело, селяне управились по хозяйству и зазывно светящий окнами шинок загудел пуще прежнего, Меланья увидела троих верховых, и сердце екнуло — он! Молодая женщина порывисто вскочила с теплой земли, бросилась навстречу.

Впереди ехал незнакомый бородатый мужчина, наверное, тот самый следопыт; за ним — понурившийся бледный Зоек. Замыкал цепочку верховых (о чудо!) Стольник, видимо, примчавший из Горграда.

— Ох и долго же я вас ожидаю! — весело упрекнула молодая женщина. Много чего еще сказать хотела, да не смогла из-за стиснувших горло эмоций. Заслышав знакомый голос, Зоек встрепенулся, как разбуженная птица.

— Мелюшка!!! — Никакими словами не передать той радости в немудреном Стольниковом восклицании. Меланья обнялась с крестным, а затем прильнула к Зоеку.

— Мне было так страшно... за тебя страшно, Зоек... Что и ты можешь отправиться к праотцам. — И она неожиданно для себя самой разрыдалась от облегчения, крепче вцепилась в жениха, будто боялась, что кто-то будет оттаскивать. Зоек так стиснул ее в объятиях, что едва дух не выпустил, и зашептал:

— Все обошлось, я здесь, рядом... Ну-ну-ну, тише, отчаянная ты наша. Такая смелая, решительная и так рыдаешь — не стыдно, а? Слава Богу, все обошлось. Ты на нас тоже страху порядочно навела, всю округу на поиски подняли... Я-то что... Подумаешь, триста человек против моих, и не с таким сталкивались. Когда же ты поверишь в меня, наконец?

— Верю, верю, — закивала молодая женщина, счастливо улыбаясь сквозь слезы, кои веселыми ручейками струились по щекам и капали с дрожащего подбородка.

— Пан Стольник!!! — решительно гаркнул Зоек, низко писарю кланяясь. — Разрешите, хоть и не по обычаю, руки Меланьи у вас просить!

***

Всю дорогу жених и невеста ехали вдвоем, благо, погода располагала: было прохладно, и молодая женщина, прижавшись к Зоековой груди, под его плащом укрылась от накрапывающего дождя. Дюжий конь с легкостью нес двоих седоков.

Обратно не торопились. Чуя скорую разлуку, на одном из привалов Меланья обвила руками шею крестного:

— Ты столько сделал для меня, позволь же отцом тебя величать.

Естественно, Стольник крайне растрогался, согласился, еле выдавив:

— Да я ж... да я ж всю жизнь тебя как родную любил!

В пути писарь рассказал, что, перед тем как спешно покинуть столицу, он перекинулся парой слов с князем, и тот страшно осерчал, узнавши, что кто-то осмелился передавать несуществующие приказы якобы с его слов.

Но для Меланьи все равно стало неожиданностью, что по возвращении их встречали трое заговорщиков на колах. Третьим был Эдард, небезызвестный нам начальник тюрьмы, тоже причастный к делу.

* Обычное предсказание уличных пророков

**Медяная бляшка. Пятьдесят медянок равны одной сребянке.

Часть третья

I

Поле было тихо и молчаливо, дрема сковывала шумных тварей, готовых проснуться с первыми проблесками солнца. Лишь щебетала где-то вдали ранняя птаха да металась в воздухе летучая мышь. Напоенная вечорошним дождем, спасенная от жары рожь шумела в преддверии рассвета, спеющие колосья щекотали выставленную над стеблями ладонь. Королевна луна и несколько звезд-фрейлин бледнели над западным краем поля, необыкновенно низко: казалось, протяни если не руку, то копье, и собьешь которую с неба, и учинишь переполох среди сонных дам, замешкавшихся сбежать за горизонт...

Толкуют некоторые, будто солнце и луна — то детища Виляса. Нянчился с ними отец, в золотой колыбели качал, берег пуще зеницы ока... Да только выкрал луну Рысковец, заточил в сыром подземном гроте, покамест солнце дарило свой свет. С тех пор не признают они друг друга, при появлении другого удалиться спешат. А ранее-то всегда вместе ходили, под руку, и не было кромешной темноты, ибо когда света луны не хватало, солнце всегда помогало ей...

Жнива невдолге. Женщины перед ними постились и заговаривали серпы, ведьмы отводили животворные дождевые тучи, а справные хозяева, напротив, молили Виляса о капле влаги, чтобы жаркое солнце не пожгло урожая богатого... С тщательностью готовили все, продумывая загодя, где хранимы будут снопы и смолото — зерно... Меланья ведала, что ежели углядит селянин какую бабу за странным обрядом, несдобровать ей — буде даже известно, что она примерная жительница и род ее не испоганен ведьмацтвом. Но молодая женщина не боялась бродить вот так, в одиночку, предрассветной печиной. Тронуть невесту войтовского сына никто не посмеет.

Меланья углублялась в поле по едва заметной звериной тропке; стараясь не приминать стебли, ступала осторожно и мягко. Во влажной с вечера земле оставались неглубокие следы легких кожаных сапог. Ветер трепал полы рубашки, на талии стянутой пояском.