Лиловый (I) (СИ)

Острон не ответил, но его эти слова настолько взбесили, что он бросился вперед, не помня себя. Холодная сталь просвистела совсем близко. Что-то ожгло живот. Он занес ятаган, но резкая боль не дала завершить удар, и Острон промахнулся. Рубашка быстро намокала. Он опустил удивленный взгляд.

Звякнул выпавший из руки меч.

-- Эй, -- услышал он голос Аделя, будто сквозь туман, -- т-ты чего? Зачем ты... сам полез на ятаган, как сумасшедший... п-постой, Острон!..

***

Темнота.

Опасность. Надо уходить отсюда. Ничего не видно... где-то здесь, в этом сумраке, кроется нечто большое... огромное, необъятное...

И ледяное.

Он так близко, протяни руку -- и коснешься, только само прикосновение принесет гибель. Свет навсегда погаснет, безумная ярость охватит гибнущий рассудок, и...

Мутные воды, покрытые блестящей черной пленкой, и изломанные, покореженные деревья. Сухой, мелкий, как пыль, песок -- остатки того, что некогда было цивилизацией.

Он висел над этим миром, разрушенным дотла, уничтоженным, сгоревшим; у него не было тела, ни рук, ни ног -- ничего. Серое отчаяние пеплом присыпало душу. Внизу простерлась мертвая пустыня, седая, упокоившая в своих барханах обломки человеческих жизней. Только дикие твари блуждали по ней, потерянные, но и им оставалось совсем недолго; неспособные рождать новую жизнь, они угаснут, как последние огоньки.

Неба не было.

Над умершим Саидом простиралась бесконечная чернота; абсолютная, такая полная, что казалось, что она душит тебя.

Серое, могучее нечто ворочалось совсем рядом с ним. Это нечто пугало и вместе с тем завораживало; оно было живым и в то же время мертвым, его было возможно чуять -- но не видеть и не осязать.

Узри, прошелестел бесплотный голос. То, чем скоро станет Саид.

Он хотел закричать, но у него не было ни голоса, ни глотки, чтобы издавать звуки; он хотел бежать, но у него не было тела, чтобы двигаться.

Это неизбежно, добавил голос. Мир погибнет. Он обречен, и те, кто обрек его -- вы, люди.

***

На постоялом дворе царила суматоха и паника. К счастью Аделя, в тот самый момент, когда Острон бессильно сполз на пол, вернулся Халик; верзила мгновенно оценил обстановку и легко, как ребенка, поднял парня на руки, отнес в комнату, снял с него рассеченную спереди рубашку и велел Аделю принести воды. Адель боялся даже взглянуть на рану, но все равно краем глаза увидел, что она глубокая и длинная.

Остаток дня Адель казнился в зале на первом этаже, не решаясь соваться в комнату, где Халик с Сафир и позванным ими лекарем пытались остановить кровь; это оказалось мучительно трудно и долго, несколько раз Сафир выбегала из комнаты с выражением совершенного ужаса на лице, выливала воду из тазика во дворе, возвращалась с новыми повязками и наполняла кувшин из стоявшей на кухне бочки.

Поздно вечером, когда вернулся дядя Мансур с двумя подстреленными им козами, кровь наконец остановилась. Лекарь, поправляя круглую шапочку-рафу, что-то негромко говорил ему, пока Адель нервно мялся у окна и ожидал неминуемой смерти. Наконец лекарь ушел, а старик обернулся к Аделю.

-- Мубаррад с нами, -- неожиданно севшим голосом произнес он. Адель вздрогнул: таким господина Мансура он еще не видел никогда. Будто годы внезапно обрушились на его непокорную голову и прижали собой к земле.

-- Ч-что сказал лекарь? -- сипло спросил его Адель.

-- Он умирает, -- был жестокий ответ.

На этот раз Адель решился подняться в комнату Острона. Он услышал всхлипыванья Сафир еще до того, как открыл дверь; когда же он вошел, ему померещилось, будто Острон уже умер. Узкое лицо его вечного соперника было бледным, как воск, щеки запали и заострились крылья крупного носа. Он, впрочем, все-таки дышал, хотя медленно и очень тихо.

-- С-сафир, -- прошептал Адель. -- Я...

-- Уйди, -- ответила девушка. -- Я никогда тебя не прощу.

Он виновато опустил взгляд; внутри что-то горело и скукоживалось. Адель закрыл дверь с другой стороны.

Ночью поднялся сильный ветер, почти ураган; Адель скорчился на полу под окном, слушая его вой. У другого окна в полной темноте сидел господин Мансур и курил трубку; его контуры виднелись на фоне чуть светлого квадрата. Внезапно что-то ясно сверкнуло, заставив их обоих вздрогнуть. Оглушительная тишина стояла несколько мгновений, а потом небо раскололось пополам.

Еще какое-то время ветер бушевал на пустых улицах города, шурша поднятыми тучами песка; ливень хлынул неожиданно и мгновенно, за тонкими стенами дома все ревело и грохотало, будто тысячи львов носились за стадами антилоп, и молнии сверкали теперь непрестанно, и через почти что равные и очень короткие промежутки времени раскалывалось небо. Адель зажал уши, не в силах выносить этот шум.

Свет то и дело вспыхивал в окнах и вдруг рассек зал почти надвое; вместе с ним ворвался грохот бегущей воды и холодный запах мокрого камня. Адель подскочил, следом поднялся и господин Мансур, удивленно оборачиваясь.

На пороге стоял кто-то огромный, похожий на гигантскую черную птицу. Парень даже схватился за рукоять ятагана. Но в следующее мгновение незваный гость скинул с себя мокрый плащ, окатив его потоками воды, и свету явился Абу Кабил, в расшитом крупными цветами халате и привычных сандалиях, только ноги его были настолько покрыты грязью, что казалось, будто он в сапогах.

-- Где он? -- хмуро спросил кузнец. Адель только раскрыл рот, но господин Мансур соображал быстрее и указал на лестницу. Не снимая сандалий, Абу Кабил поспешил в ее направлении и взлетел на второй этаж, хлопнул дверью. Он напугал Сафир, все еще сидевшую у постели умирающего; постоянные вспышки молний освещали лицо Острона, выбелив еще больше.

-- Иди вниз, -- велел ей Абу Кабил непривычным суровым тоном. -- И чтоб никто сюда не заходил, пока я не скажу.

-- Но... -- она вскочила, повернув к нему зареванное лицо.

-- Я же ассахан или кто? -- рассердился он и извлек из-под полы халата небольшой кулек. -- Вон, женщина!

Не помня себя, Сафир буквально скатилась по лестнице. Там ее встречали напуганный Адель и дядя Мансур, старик поймал ее за плечи и усадил на подушку возле низкого столика. Было слышно, как кузнец наверху захлопнул дверь.

-- Во имя Мубаррада, -- пискнула девушка, -- он точно знает, что делает?

-- Хуже уже не будет, -- сурово ответил дядя. -- Парень потерял так много крови, что спасет его только чудо. Если оно вдруг приняло облик Абу Кабила -- я не возражаю.

Дождь прекратился, так же резко, как и начался; в пустыне ливни никогда не бывают затяжными. Теперь снова станет сухо еще на полгода, а то и целый год, как повезет. Воздух был приятно влажным и прохладным, и сидевшие в зале постоялого двора люди понемногу продрогли.

-- Сходи, милая, налей нам кофе, -- наконец сказал дядя Мансур. -- Да погорячей.

Сафир послушно убежала на кухню, и вскоре оттуда раздался треск разведенного в очаге пламени. Адель покосился в ту сторону.

-- Я... не знаю, как искупить свою вину, -- неловко сказал он. -- Мне так стыдно, что я готов немедленно уйти в Хафиру в одиночку, если бы только это хоть что-нибудь исправило.

-- Не казни себя, -- сухо возразил старик. -- Острон и сам был виноват. Вы оба -- просто глупые мальчишки.

-- Но если он умрет из-за меня!..

-- Кто умрет? -- раздался знакомый голос со второго этажа; они резко обернулись.

Тусклая свеча, поставленная на столике, еле освещала фигуру Абу Кабила; Аделю на мгновение показалось, что крупные темные цветы на его халате -- на самом деле пятна крови. Абу, впрочем, быстро развеял эту иллюзию, спустившись к ним на первый этаж. Теперь уж он нимало не напоминал того сурового человека, ввалившегося к ним из-под ливня, и на его круглощеком лице снова воцарилось непоколебимое благодушие.

-- ...Ой, извиняюсь, -- беззаботно сказал он, глянув на собственные ноги. -- Наследил. Надеюсь, ваша красавица не сильно на меня осерчает за то, что ей придется мыть полы.