Лиловый (I) (СИ)

-- Не осерчает, -- ответил господин Мансур. -- Будет ли он жить, Абу Кабил?

Кузнец пожал плечами.

-- Если наутро не задохнется от собственной глупости, то почему бы и нет. А, красавица налила кофе, -- он взглянул на только что вошедшую Сафир, в руках которой был поднос с чашечками. -- Не найдется ли чашки для меня?

-- Конечно, -- выдохнула девушка; ее руки дрожали, и чашки чуть слышно позвякивали. -- Ч-что ты скажешь, господин Абу Кабил?

-- Через неделю пусть лекарь снимет швы, -- сообщил Абу, опускаясь на подушку рядом с Аделем. -- ...А где почтенный слуга Мубаррада?

-- Молится.

-- А-а, ну может заканчивать: Мубаррад милостиво уберег жизнь вашего мальчика.

Дядя Мансур внимательно смотрел на Абу Кабила все это время; когда Сафир расставила чашечки на столе, он спросил:

-- Неужели ты Одаренный Ансари, Абу Кабил?

-- Ха, -- отозвался кузнец, беря чашечку в руки. -- Если я чем и одарен, так это умом и знаниями, господин Мансур. Ведь мой отец был лучшим лекарем на северном берегу Харрод, а кузнечному ремеслу я выучился в горах Халла, у китабов. Ничего волшебного я сегодня не сделал. Мальчишке все равно придется в следующие дни немало пострадать, -- и он рассмеялся. -- Корми его на убой, красавица, как бы ни сопротивлялся.

-- Мы в долгу у тебя, Абу Кабил, -- серьезно сказал старик. -- Дважды: за меч, которым ты одарил моего беспутного племянника, и за спасенную тобой жизнь.

-- Глупости, -- Абу пожал плечами. -- Я не в ущерб себе старался.

Сказав эти странные слова, он вернул пустую чашечку на место и поднялся; еще раз улыбнулся Сафир, смотревшей на него круглыми глазами.

-- Извини, красавица, за грязный пол, -- развел он руками и вышел на улицу, подхватив свой плащ.

***

-- Таких швов я ни разу в жизни не видел, -- говорил спустя неделю лекарь, пока Острон дергался от боли. -- Точнее, таких нитей. Говорите, Абу Кабил наложил их? От тех, что накладывал я, и следа не осталось.

-- Он чудной, это точно, -- кивнул Халик, куривший трубку. -- Явился посреди ночи, как из ниоткуда, и спас мальчишке жизнь.

Лекарь покачал головой и выдернул последнюю нитку, заставив Острона стиснуть зубы.

-- Впервые слышу, чтобы Абу Кабил лечил кого-то, хоть он и ассахан. Ну, парень, все. Шрам останется, наверное, на всю жизнь; слишком серьезная была рана. И будь пока осторожней, вдруг разойдется.

-- Да уж, прыгать я не собираюсь, -- уныло пробормотал Острон, поднимая голову и разглядывая свой живот, который теперь пересекал здоровенный ярко-зеленый шов: всю неделю Сафир прилежно мазала его каким-то ядреным снадобьем, и его цвет, казалось, въелся в нежную молодую кожицу.

Он так и остался валяться, пока Халик и дядя Мансур провожали лекаря. Острон пришел в себя на следующее же утро после той памятной ночи; поначалу он был настолько слаб, что не мог даже головы поднять, и Сафир кормила его бульоном с ложечки. Острону покоя не давал тот сон, -- он хотел думать, что это был сон; но из-за слабости говорить было трудно, и он не рассказал никому, а через пару дней, когда силы начали возвращаться к нему, рассказывать уже и не хотелось. Сон, и сон. В конце концов, он чуть не умер; что бывает с людьми, когда они умирают? Наверное, если они при жизни были такими глупцами, как он, то и попадают в этот чудовищный мертвый Саид.

Что это было за серое нечто, он догадывался, хоть и боялся даже подумать об этом.

Позже в тот день Острон говорил Халику:

-- Я хочу сходить к Абу, поблагодарить его. Все-таки он, можно сказать, дважды мне жизнь спас. Вообще не понимаю, конечно, с чего мне такая честь...

-- Ты еще слишком слаб, -- возразил ему Халик, -- не дойдешь.

-- А ты не поможешь мне? -- с надеждой взглянул на него Острон. -- Я все-таки уже могу ходить самостоятельно. Мы могли бы сходить вместе...

Верзила почесал бороду, задумчиво глядя на него. Потом кивнул, большей частью будто сам себе.

-- Ну ладно, правда твоя. И свежий воздух тебе не помешает. Давай, поднимайся.

Острон, осторожно придерживая рукой живот, -- рану время от времени дергало, особенно от резких движений, -- встал на ноги. Он в последние два дня уже ходил по дому, хоть и приходилось часто отдыхать; за все это время он ни разу не увидел Аделя.

-- А где Адель? -- вспомнив про своего соперника, спросил он у Халика. Тот нахмурился.

-- Ушел с отрядом в разведку, -- ответил он. -- Вне своей очереди. Вообще-то он должен вернуться сегодня, но кто знает, может, возьмет и уйдет тут же снова, со следующим патрулем.

Острон отвел взгляд; его лицо стало серьезным. Халик подождал, пока парень наденет хадир, и вдвоем они пошли вниз по лестнице.

-- Не слышно ли каких вестей от Муджаледа? -- спросил Острон, когда они вышли на улицу. -- С серединных постов?

-- Нет, -- покачал головой Халик. -- Ни хороших, ни, к счастью, плохих.

-- Я искренне надеюсь, что Муджалед вернется, -- сказал парень. -- Когда уходил, он выглядел очень встревоженным.

-- Ну конечно, -- буркнул верзила ему в ответ.

Какое-то время они медленно шли в молчании; пару раз Острон останавливался, чтобы передохнуть. Его самого это ужасно бесило, но ничего не поделаешь, уж лучше остановиться и постоять, чем упасть от усталости.

Знакомый силуэт привлек его внимание. Навстречу им по улице, ведшей к постоялому двору, шел Адель. Его бурнус был весь в пыли и грязи, а местами испачкан темными пятнами, похожими на кровь; хадир растрепался, и пряди каштановых волос выбивались по сторонам. Молодой нари шел так, будто не спал и не ел несколько дней, его шатало. Острон мог чувствовать, как Халик слегка напрягся; он сделал шаг навстречу своему сопернику.

-- Адель.

Тот резко вскинул голову; лицо у него было бледное, и оттого сильно выделялась многодневная щетина на щеках, почти борода.

-- Небось хочешь извинений? -- спросил носатый, но в его голосе была неуверенность, а не злоба. Острон спокойно улыбнулся ему.

-- Это ты меня извини. Я сам во всем виноват. И я уже попросил Сафир, чтобы она не злилась на тебя.

Адель опустил голову, пробормотал что-то и почти пролетел мимо.

-- Значит, за эту неделю ты повзрослел немножко, -- вполголоса сказал Халик. Острон смущенно промолчал.

Они кое-как добрались до дома Абу Кабила к обеду; кузнеца не было. Дом его также пустовал, и они догадались, что он работает. Из кузни во внутреннем дворике неслись громкие звуки.

-- Абу Кабил! -- во всю мощь своих немаленьких легких крикнул Халик: пытаться войти в кузню работающего Абу было самоубийству подобно, и все в городе знали об этом.

Ответа ждать пришлось долго. Наконец из кузницы выглянул сам Абу, в грязном старом халате и повязке на лбу; он открыл рот, явно собираясь выругаться:

-- Какого... а, это вы. Что, парень, ты пришел сообщить мне, что твоя жизнь в моих руках и все такое? Э, можешь возвращаться, она мне все равно ни к чему. Кстати, привет, Халик, давно не виделись.

Здоровяк поднял правую ладонь.

-- Я все равно хочу поблагодарить тебя, Абу, -- сказал Острон. -- Мне невероятно повезло, что я знаю тебя.

-- Угу, угу. А теперь, с вашего позволения...

Они услышали шаги: еще один гость шел по дому, намереваясь выйти во внутренний двор. Абу нахмурился. Острон обернулся и обнаружил, что на пороге стоит воин с надменным лицом.

-- Я пришел узнать, почему ты так долго работаешь над заказом, Абу Кабил, -- сказал он, не обратив внимания на Острона и Халика. Парень был этому рад: когда наместник генерала Мутталиб стоит в такой близости от тебя и смотрит таким холодным взглядом, пожалуй, лучше, если он тебя не заметит. Халик сложил руки на груди и сделал шаг в сторону Мутталиба.

-- Некоторые трудности с сырьем, -- невозмутимо ответил Абу и сунул большие пальцы рук за широкий пояс. -- Не беспокойся, наместник, твой клинок будет готов уже завтра утром.

-- Медленно, -- недовольно скривил губы Мутталиб и тут заметил Халика. Его лицо странно изменилось. Острон разглядывал его из-за спины слуги Мубаррада; на этот раз наместник не носил своего причудливого шлема, на его голове был обыкновенный хадир, и Острон понял, почему Мутталиб многим не нравится.