Жемчужница (СИ)

Ну почему она тогда его не послушалась?! Почемупочемупочему?! Ведь сейчас все могло бы быть нормально, не отойди она тогда к этой проклятой лавке с картинами! Сейчас можно было бы и дальше резвиться в море, опережая корабль и болтая с дельфинами, и Тики восхищался бы ею и смотрел как раньше.

Без этой вины, скоблящей сердце Аланы как острые когти.

Шаги прошуршали к кровати, легкие словно ветер, и Микк, протянув руку, едва ощутимо погладил девушку по мокрым, тяжелым от соли волосам.

— Прости меня… — выдохнул мужчина почти неслышно, и Алана стиснула зубы, потому что его не за что было прощать. Потому что это она только что ему нахамила. Потому что это ей тогда стоило быть осмотрительнее и слушать лучше.

Потому что этот несносный пират снова брал вину за ее глупости на себя, а она этого не хотела.

Не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым в том, в чем его вины точно не было.

— За что? — выдохнула Алана, чувствуя, как грудную клетку распирает от чувств, которые она запирала в себе и прятала, которые сейчас искали выход, а этого выхода не было. — За что я должна тебя простить? — со смешком повернулась она к нему, с благодарностью ощущая, как раны жжёт и стягивает при любом движении.

Тики смотрел на неё, но в его глазах не было того заставляющего замирать сердце восхищения — там была лишь грусть и эта раздражающая вина, из-за чего хотелось, манта всех раздери, расцарапать ему лицо.

Четыре века назад Орлза тоже выцарапала глаза одному из охотников. Выцарапала — и потом умоляюще взглянула на Алану, тогда ещё совсем мелкую, словно прося о помощи. Словно верила, что она — связанная и кинутая в ящик, оставленная на «десерт» — была способна ей помочь.

Интересно, сестра возненавидела её, когда Алана смотрела на её смерть, не отрывая взгляда? Когда не смогла помочь?

Глупая мелкая русалочка, вечно лезущая в неприятности — вот кто ты, а не благородная царевна.

Тики тяжело вздохнул, поджимая губы, и Алана заметила, каким осторожным и неловким он был.

— За то, что больше ты не сможешь плавать. Это я виноват.

Девушка ощутила, как злость поднимается в ней в ответ на эти слова сносящей все на своем пути полной — и вскочила, ощущая, как тело прошивает новой болью.

— Заткнись! Заткнись! — воскликнула она почти что в отчаянии — потому что просто не могла это слышать; смотреть на это. — Терпеть тебя не могу! — и бросилась мужчине на шею, не в силах совладать с собственными желаниями и порывами.

Раны на спине и ногах болели — как будто кто-то повторно отрезал ей плавники, а Тики судорожно выдохнул ей в волосы, словно сам был готов заплакать, и Алана зарылась носом в его рубашку, чувствуя, как ее тело обдает прохладой ласкового ветерка, словно всего окружающего Микка неплотным коконом, и постаралась хоть как-нибудь успокоиться.

— Я думала, смогу плавать, — наконец выдохнула она глухо, крепко прижавшись к нему и совершенно плюнув на свою наготу — на голую грудь и ничем неприкрытые ноги.

Пусть прикасается. Ей так хотелось, чтобы он прикасался. Она не хотела выходить замуж и подпускать к себе какого-то там Линка, как бы силен он ни был и сколько бы надежд он ни подавал.

— Алана, я… я не… — мужчина стиснул ее в объятиях, ласково скользя пальцами по влажной коже около противно саднящего шрама на спине, но девушка его перебила.

— Я думала, смогу плавать хотя бы как змея, Тики… Но я не могу никак больше. Я больше не могу зваться жрицей, — она едва слышно всхлипнула в попытке сдержать рыдание, но ничего не вышло. — Я даже русалкой не могу больше зваться, мне ведь… не выжить в море нигде, кроме как в ледяных крепостях, а я… я не хочу туда…

Я хочу остаться здесь, с тобой. Не хочу на сушу. Боюсь даже выходить туда. Но хочу быть рядом с тобой.

Алана сжалась в попытке раствориться, исчезнуть, пропасть, но сильные руки, крепко держащие её в объятиях, были подобны якорям, заставлявшим оставаться на месте. Заставлявшим жалеть о прошлом и оплакивать уже затонувшее в пучине будущее.

Русалка, не способная плавать.

Интересно, что отец сделает сначала: отругает её или же пожалеет? Наверное, взбесится, раскричится, пообещает перебить всех человечишек, а потом устало упадёт рядом и обнимет изо всех сил, до хруста в костях.

Да только Алана больше не вернётся к нему.

Алана станет женой Линка, душа у которого словно пятнистый тюленёнок, потому что она — наследница морского трона и не имеет права бросать свой народ в такие сложные времена.

А Тики… Тики — человек, который умрёт лет через шестьдесят, которого она потом будет помнить всю свою жизнь, которого она, оказывается, любит сейчас.

Мужчина присел на кровать и устроил ее на своих коленях, больше не проронив ни слова. Ласковый, спокойно переносящий ее истерики — как будто считал, что должен вытерпеть без нареканий теперь абсолютно все — он мягко касался губами ее волос и лба, и девушка млела под этими его жестами и успокаивалась. Потому что иного выхода, кроме как успокоиться и через несколько дней сойти на сушу, у ее не было.

Алана притерлась к Тики крепче, чувствуя, как горят раны на ногах и спине (снова закровившие даже, кажется), и со стыдом ощутила, как наливается тяжестью грудь — какая-то как будто слишком чувствительная (впервые за четыреста лет, манта всех сожри), что странно, учитывая, что русалки не… не…

Может, это все из-за этих мерзких охотников?.. Тики ведь говорил, грудь среди людей — это предмет влечения, а Шан и Роц… они трогали ее и кусали соски, и это… о море, это такой стыд. Как бы она хотела забыть об этом…

— Давай я все-таки обработаю раны, ладно?.. — наконец выдохнул Микк ей на ухо, отвлекая от мерзких и стыдных мыслей, и ласково прижался губами к ее виску — на какую-то жалкую секунду. О, как же она хотела… — Я очень волнуюсь за тебя, прости, если я…

Алана поспешно замотала головой и отрицательно замычала, самым бесстыдным образом возя лицом по его рубашке и только спустя несколько секунд чуть отстраняясь.

— Все в порядке, просто я… Миранда завтра только будет, наверное, — постаралась улыбнуться она (получилось вымученно и криво). — Так что это… будет уместно — все обработать. Вот…

Я рада, что ты за меня беспокоишься, чуть не сказала она — но вовремя прикусила язык. Потому что… чувствовала себя ужасно.

Ей казалось, что всё её тело — сплошной оголённый нерв, и любое движение приносило боль, а любое касание доставляло удовольствие. И девушка чувствовала себя такой грязной, такой ужасной и распутной, чувствовала себя так, словно сейчас сгорит в этом огне странного влечения, совершенно неуместного и неправильного.

Она же сама отказала Тики. Отказала, даже не подозревая об этом, но мужчина явно именно так и воспринял её вчерашнее мямлянье.

О океан, её вчера звали замуж, а она даже не нашла важным рассмотреть это предложение дольше, чем три секунды!

Да и, на самом деле, что тут рассматривать? Алана прекрасно знала, эти чувства, эта влюблённость, она неправильная — и что ничего хорошего не будет.

Потому что бросить свой народ равносильно предательству.

Алана улыбнулась взволнованно вздохнувшему Тики, ощущая, как стыдливый румянец горит на щеках, и отстранилась, поспешно укладываясь на кровать животом. Чтобы мужчина не видел… не видел… не видел, как она распутна и ужасна.

Наверное, лучше просто позволить ему делать то, что он делает — а Микк не сделает ей ничего плохого.

Тики скользнул кончиками пальцев ее по спине, словно ласкал и успокаивал уставшее от потрясений ноющее тело, и взял со стола оставленный здесь Маной отвар, смачивая в нем марлю и принимаясь аккуратно протирать огромный, наверняка кровящий шрам.

Алана вспомнила о том, что еще должна будет перевернуться потом или сесть, чтобы мужчина мог обработать ей ноги, и едва удержалась от стона. Потому что он… он увидит ее… увидит ее грудь и… и… Она уткнулась носом в подушку, стараясь не обращать внимания на это… возбуждение (потому что соски набухли и чувствительно терлись о простынь, хотя такого раньше не было, и обычно тритоны во время соития никогда к ним не прикасаются… насколько девушка знала).