Жемчужница (СИ)

А Алана… она просто насладится ситуацией, а потом, попрощавшись, будет помнить его добрым словом — как своего спасителя, друга, близкого человека.

— Но как… Тики же… — пробормотал Мана, вновь отвлекая её от очередных не самых радужных мыслей, и девушка перебила его:

— Не говори. Пожалуйста.

Парень подавленно вздохнул, тут же сникнув и растеряв все свое воодушевление, но перечить ей не стал — вернулся к своему занятию, бормоча что-то о собственной излишней честности, женских глупостях и — почему-то об угрюмой твердолобости некоторых особ императорского рода.

Алана предпочла не вслушиваться в его ворчание — скорее, огорченное и обеспокоенное, чем беззлобное, и просто постаралась снова расслабиться. Она потом обязательно все объяснит Мане. Сознается честно — да, ее к Тики неодолимо тянет, но постарается дать понять, что не сможет… дать тому то, чего он хочет. Тики ведь любил женщин, разве нет?.. А Алана — она не была женщиной и не могла отдать свою невинность кому-то, помимо мужа, с которым должна будет оставаться до последнего вздоха одного из них.

И потом… Это ведь мезальянс. Отец еще, возможно (хотя очень маловероятно) согласился бы выдать ее замуж на члена императорской четы — собственно, отчего нет, они приходились друг другу прабабушкой и правнуками — даже не родными, а двоюродными, потому никакого опасного кровосмешения быть не могло. Но… Тики ведь не был императорского рода — он сам назвал себя адмиралом и никем иным. А девушка мыслила — Микк представился бы, приходись он близнецам родней.

Расслабиться под руками Маны так, как под руками Тики, конечно, не получилось, но Алана постаралась не слишком расстраиваться на этот счет. Она думала — надо просто как-то пережить эту влю… симпатию к мужчине и дать ему делать то, что он хочет.

Ведь они подружились, верно?.. Этого ведь должно быть вполне достаточно?..

Девушка прикусила губу, приподнимаясь на руках, когда Мана ее попросил — тело уже не так прошивало болью, но нытье в ранах все равно чувствовалось. Интересно, этот отвар — волшебный? Он, быть может, как слезы Миранды — исцеляет?

Хотя подруга могла излечить своим волшебством за минуту, отчего была ужасно известна на все южные моря, потому что целительниц морской народ любил и уважал, а сейчас их осталось всего лишь около десятка.

Миранда вообще была единственной в нескольких днях пути от бухты, где обитала Алана, русалкой, способной к лечению, а потому общий язык они нашли быстро. Девушка была очень милой и стеснительной, даже забитой, потому что все свои двести пятьдесят лет жизни пряталась по пещерам и подводным лесам от моряков и охотников, пока её не нашёл Мари — управитель юго-западной провинции, — куда и забрал её под свою опеку.

Лотто была одной из немногих оставшихся в океане скалярий с необычным чёрным окрасом, достаточно редким, но невероятно красивым, больше того — потрясающим. Алана частенько любовалась сапфировыми бликами на её чешуе и длинных острых плавниках, когда подруга приплывала к ней, чтобы скрасить будни, полные сплошного одиночества.

— Шторм надвигается, — обеспокоенный голос Тики был подобен внезапному грому, отчего девушка вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей.

Алана тут же встрепенулась, отрывая голову от подушки, и увидела, что мужчина ставит на стол поднос с рыбой и яблоками — как и обычно. Как Алана и любила с тех пор, как оказалась на Марианне.

— Тогда, может, я выйду на палубу? — обеспокоенно вздохнула она, прикусив губу. И — зажмурилась, когда предсказуемо всполошившийся Мана разразился тирадой о том, что она еще слаба и потому не должна даже пытаться подняться с постели. Умоляющий взгляд не помог (пожалуй, напротив — только усугубил ситуацию), и когда девушка перевела взгляд на Микка, тот только покачал головой.

Весьма однозначный ответ, вообще-то.

— Разве что я тебя туда вынесу на обозрение куче обеспокоенной отсутствием своенравной русалки матросни, — уточнил он вслух, и Алана не сдержала улыбки.

Надо было объяснить, да? На самом деле она просто давно не видела море, а потому оно и взбесилось — ведь океан не знал, что с ней произошло, просто чуял беду, а потому и бесился. И надо было его успокоить. Но ведь можно еще сказать, что она позовет Миранду, и та сможет ее исцелить. Плавники заново не отрастут, конечно, но…

На самом деле под ласковыми руками об этом иногда получалось забыть. Не так уж и надолго, конечно, но все же.

— Я смогу успокоить шторм, — как могла убедительно пояснила Алана. — Я ведь уже успокаивала море, Тики, — с надеждой воззрилась на недовольно поджавшего губы мужчину она и добавила: — И если увижу море — смогу позвать подругу, которая исцелит мои раны.

И если уж это не убедит вас вытащить меня на палубу, подумала Алана, то что же ещё я должна сделать?

Потому что шторм их явно не пугал — бывалые моряки и не с такой непогодой справлялись, а Микк мог управлять ветром! Конечно же их не волновали выверты природы.

Тики напряжённо переглянулся с насупившимся Маной и побеждённо выдохнул.

— Так уж и быть, — недовольно скривился он, словно бы злясь на то, что девушка куда-то порывается, и это отозвалось в груди приятным теплом.

— Спасибо, — шепнула Алана, прикрыв глаза, и думая, что помощь Миранды точно не будет лишней: хоть перестанет быть и чувствовать себя немощной обузой, неспособной даже передвигаться самостоятельно.

Тики подошёл к ней, аккуратно проталкивая ладони ей под спину и колени и заставляя вздрогнуть, а потом стремительно покрыться стыдливым румянцем, и осторожно приподнял над кроватью, будто бы привыкая к чужому весу. Алана длинно прошипела, когда мужчина всё же нечаянно коснулся повязки, и, вскинув руки, обхватила его за шею.

— Так будет легче, — оправдалась она, уткнувшись алым лицом ему в плечо и пытаясь не обращать внимания на радостный, но одновременно и грустный взгляд Маны.

Они с Тики поднялись на палубу, и мужчина подошел к борту, не обращая никакого внимания на ликующие шепотки матросов, которые радовались, что «а русалка наша жива-здорова». Алана на секунду прижалась к нему, словно затаившему дыханию, смиряя собственное почти что неконтролируемое смущение, и протянула руку вперед, гладя высушенное палящем солнцем дерево, грозящее снова намокнуть из-за непогоды. Она ощущала море через дерево здесь, почти напрямую взаимодействовала с ним, словно действительно касаясь воды, и это принесло ей некоторое облегчение.

Океан рвал и метал, волнуясь мятежными водами, и делился с ней одновременно гневом ее отца и собственным искренним беспокойством.

Девушка вдохнула полной грудью тяжелый соленый воздух, которого ей так не хватало в недосягаемой для ветра каюте, и улыбнулась. И — принялась успокаивать своего господина — просьбами, увещеваниями и угрозами. Знала, что ее поймут и услышать, чувствовала, что не останется здесь одна, покуда имеет возможность призывать воду и быть заклинателем.

— Это не ты спас меня! — выдохнула она в конце концов на родном — русалочьем –языке, одновременно радуясь и печалясь его звучанию из собственных уст. Океан не желал успокаиваться, и пришлось заговорить в голос, сильнее сжимая поверхность корабельного борта и силясь не так… не так откровенно прижиматься к мола вслушивающемуся в ее речь Тики. — На суше ты бессилен! Так не злись на то, что так слаб, а позволь спасти меня человеку!

Океан был отцом морского народа — любящим и заботящимся, величественным и грозным, он охранял их, берёг и плакал над не кончающейся войной, больше похожей на истребление.

Четыре века назад шторм, поднявшийся на море, бушевал несколько лет — их бог и господин злился, гневался, оплакивал и сходил с ума от горя, от потери стольких дочерей и сыновей своих. Алана слышала его плач, его полные ненависти крики, его боль и пыталась хоть как-то помочь, хоть как-то успокоить, но всё было тщетно.

Потому что сама Алана совсем недавно сбежала от охотников, сама только что лишилась своей семьи, видя их смерть собственными глазами.