Жемчужница (СИ)

И на грани мечты и яви ему виделось, как прекрасная русалка с лунным светом в глазах осторожно целует его в щёки.

========== Восьмая волна ==========

Алана проснулась в одиночестве. Тело ныло на месте шрамов, но уже не так сильно, как вчера, благодарение морю — и Мане с Тики.

При мысли о Тики девушка ощутила, как щеки загораются, и как в груди бьетсябьетсябьется. Что-то.

Что-то, что забилось, кажется, еще тогда, когда Алана увидела, как Тики сражается — сначала в шутку с Неа, чтобы повеселить Изу, а потом — с Кандой. Он был таким потрясающим, что перехватывало дыхание, и Алане казалось — в ней все заходится, когда она думает об этом.

И в ней все действительно заходилось, когда мужчина к ней прикасался. Когда обнимал за плечо в лавке у ювелирши, когда помогал переодеться в тот замечательный ханбок — теперь безнадежно испорченный, когда нес на руках, когда обрабатывал раны, когда обнимал…

Он прикасался к ее ногам.

Девушка ощутила, как в горле забилось что-то — то ли от страха, что он поймет, то ли от предвкушения чего-то… неясного.

Хвост всегда был предметом влечения у русалок, и из-за этого ноги… они были очень чувствительными. И Тики прикасался к ее ногам.

Тики, который говорил, что женщина должна показывать свое тело лишь своему возлюбленному — он видел ее совершенно обнаженной и прикасался к ней такой — слабой, беспомощной и изуродованной — и ни разу не обратил внимания на ее прелести.

И потом — то ли в шутку, то ли всерьез — предложил выйти за него замуж.

И Алана… а она что сделала?.. отказала ему, верно? Он ведь стал таким… уставшим сразу, что ей показалось — его это действительно огорчило. Потому что он был к ней добр, а она отвергла его чувства? А эти чувства — они и правда были? А сама она что чувствовала?..

Сердце частило, и девушка тихо, но длинно выдохнула, силясь хоть как-нибудь успокоиться, хоть немного, потому что иначе голоса не было, руки дрожали, и все тело прошивало какой-то судорогой.

Корабль качало.

Алана закрыла глаза и сосредоточилась на волнующемся уже четвертый день море.

Надо было успокоить надвигающийся шторм и позвать кого-нибудь — Ману или Тики (так ли это важно сейчас?.. хотя кому она врет, манта всех сожри), потому что тело… тело требовало своей порции влаги, а для этого нужно было снять перевязку.

Ах, как же хотелось бы сейчас окунуться в родное море, быть обнятой своим господином, расправить плавники и вдохнуть полной грудью солёный воздух. Как хотелось показать океану, что с ней всё хорошо.

Да только её хвост был изуродован, а с кровати подняться не было возможности, потому что любое движение отзывалось режущей болью, и Алана с иронией ухмыльнулась, прикрыв глаза.

Слабая и раздавленная.

Бесполезная.

Беспомощная.

Что же ей теперь делать? Теперь, когда дороги домой нет? Когда плавать она больше не сможет? Когда море оказалось так далеко, хотя было всего в нескольких метрах?

Алана выдохнула, пытаясь не думать об этом, потому что от таких мыслей становилось совсем тошно и желание сдохнуть накатывало с новой силой. А потом она вспомнила про Тики, который так трепетно и осторожно прикасался к ней, словно боялся причинить боль, словно боялся навредить и оскорбить, и румянец вновь разгорелся на щеках, такой незнакомый и неожиданный, потому что раньше воспоминания о ком-то никогда не рождали в ней столько ласки и взволнованного ожидания… чего-то.

Но нужно позвать кого-нибудь, иначе ноги у неё в скором времени отсохнут.

Алана улыбнулась самыми уголками губ, чувствуя нарастающее внутри предвкушение (придёт же Тики, да? да?), и соткала из воды в аквариуме тонкую руку, которую тут же отправила вверх по лестнице, раскрыв ею же деревянную дверь. Послышался чей-то вскрик, охи да ахи, стук об пол, звук упавших и покатившихся по ступеням предметов, а потом топот двух пар ног — в каюту ворвались запыхавшиеся Мана с Тики, а вслед за ними и та самая водная рука с желтеньким яблоком. Алана хохотнула, находя всю эту ситуацию довольно смешной, и положила яблоко на прикроватную тумбочку, намереваясь съесть его после перевязки.

За всё это время она не сдвинулась ни на миллиметр — кожу противно жгло от любого движения, а руки оказались слишком слабы для чего-либо, отчего девушку пронизывали горькая обида и стыд, но показывать что-либо в этом роде совершенно не хотелось. Оттого и пришлось пользоваться собственной магией в несколько раз больше обычного.

Тики шагнул к ее кровати тотчас же, взволнованный и почти испуганный как будто. И — наверное, Алане показалось, но все же… — самую чуточку восхищенный.

— Все в порядке? — он осторожно присел рядом и словно даже протянул руку, чтобы погладить ее по волосам, но в итоге просто опустил ее на постель — и этим заставил Алану горько пожалеть о том, что вчера она замямлила что-то неясное — начала извиняться так, словно не может… не может принять его чувства и… отказывается?

Но она не знала, как ей к этому относиться! Она не знала!

— Нужно снять повязки, — Мана подошел к постели и подарил девушке ободряющую улыбку — о море, теперь не знала, почему он так сильно похож на Элайзу: потому что он ее потомок!

Это было восхитительно. Восхитительнее всего, что Алана слышала в своей жизни за последние четыреста лет. Она не будет одна, и о ее сестре помнят, и ее сестру чтят.

Парень принес с собой вчерашний саквояж с лекарствами и водрузил его на стоящий в каюте стол. Снова достал оттуда катушку марли, миску, склянки с отварами, которыми вчера обрабатывал раны…

— Все хорошо, да? — на всякий случай поинтересовался он, когда ему никто не ответил — потому что Тики смотрел на Алану не отрывая от нее взволнованного взгляда, а сама девушка… она кусала щеку изнутри и чувствовала, как пылает щеками — ох, такого с ней прежде никогда не было.

Такого не было даже когда Линк приходил к ней свататься! И даже когда она сказала, что не сможет вот так сразу ему ответить!

С того момента прошло много лет, но она так и не смогла ответить взаимностью на его притязания, а теперь появляется Тики. Этот пират — ну потому что хоть и кличет себя адмиралом, выглядит все равно как пират!

Он появляется — и сияет. И в Алане все словно ходуном ходит.

Мана смерил их каким-то странным взглядом и расплылся в широкой улыбке, словно понял какую-то важную вещь. Или — вспомнил о чем-то приятном. И — вылив в миску порцию травяного душистого отвара из большого пузатого флакона, присел на кровать рядом с Тики.

Девушка удивлённо проследила за его телодвижениями, явно говорящими о том, что чистой водой ей никто облиться не даст, и закусила губу, ощущая себя какой-то слишком зависимой, совершенно дряхлой и немощной.

— А можно… Мана, можно… — замямлила она, проклиная себя за свою несостоятельность, смущение и неловкость, буквально сковывающие её с самых кончиков пальцев до макушки. Уолкер — необычайно похожий Элайзу, и сердце радовалось при каждом взгляде на него — взволнованно кивнул, успокаивающе погладив её по ладони, и улыбнулся, словно бы побуждая к дальнейшей фразе. — Можно снять повязки и облить меня водой? — шепнула Алана, всё такая же неподвижная и слабая, отчего хотелось закрыться в раковину и спрятаться. От своего позора. От своего уродства. От того, что произошло.

— Нет! Нет! — всполошился Мана. — Тебе нельзя даже думать о том, чтобы обливаться соленой водой, Алана! — и виновато, и строго одновременно воскликнул он, поставив миску с отваром на простынь и взмахнув руками. — Ведь соль разъест раны снова!

Девушка прикусила губу, понимая его опасения, и вздохнула. Нужно было как-то объяснить, почему ей так нужна вода, но это было так… Ох.

— А пресная вода не навредит мне? — переспросила она со вздохом, осмеливаясь поднять руку и потирая лоб. Спину, разумеется, тут же прошило болью, и вкупе с уже начинающей противно зудеть кожей это было совершенно ужасно. — Просто мне… понимаете… — Алана зажмурилась, чувствуя, как щеки стыдливо алеют — от нее столько проблем! А ведь это она должна была помочь им! — Просто мне нужно погружаться в воду хотя бы раз в сутки, — все же выдавила она обреченно. — Это необходимо, если… если используешь ноги, да и вообще… Чтобы не пересыхать… Вот.