Колдовская магия

Где «Великая книга творения и низведения»?

Ужасное предположение превратилось в уверенность.

Виралай бросился вон из башни и, перепрыгивая через три ступеньки, выбежал в знакомые коридоры цитадели. Какое расточительство, дурацкое, безумное расточительство! Злоба поднималась и клубилась в нем. Старый идиот! Старое чудовище!

Словно фонтан раскаленной лавы клокотал под бледной кожей ученика мага, хотя с течением лет Виралай научился прекрасно контролировать эмоции. Ни следа ярости не отразилось в его глазах, холодных и светлых, как у кальмара. Двадцать девять лет: двадцать девять лет беспричинных придирок, бесполезных уроков, сплошных «подай-принеси» и мелких унижений… двадцать девять лет порок по прихоти и обзывания «мальцом» и «мальчиком». И теперь Рахе сжигает все магические мосты, по которым так прилежно продвигался Виралай, сжигает их, прячет чары подальше от его рук в проклятую кошку — как раз тогда, когда он, Виралай, уже начал проникать в суть процесса, приобретать мастерство в сложных магических операциях! Вынести такое человеку вряд ли под силу.

К тому времени как он достиг комнаты, и Мастер, и треклятая кошка уже исчезли. Виралай приблизился к столу и глянул в горнило. Там на самом деле обнаружились остатки «Книги творения и низведения». Он выловил две петли и взвесил их в руке. Изломанные, лишенные магии, бесполезные без книги, которую скрепляли…

Виралай положил их обратно, сердце стало тяжелым, как холодный металл.

На полу под столом лежало несколько забытых изорванных листков пергамента. Виралай поднял их. В первом отсутствовала верхняя треть, и предложение начиналось с середины. Ученик мага быстро просмотрел страницу и узнал заклинание, превращающее скакового коня в зерно овса и обратно.

Второй лист почти полностью уцелел, а пропущенные слова Виралай мог восстановить по памяти, хотя и не представлял, какую пользу может принести сейчас заклинание избавления от камней, заваливших пещеру. Но все равно он положил страницу в карман.

Третий отрывок из «Книги» содержал довольно злодейский рецепт из собственного арсенала Мастера, а также сухое описание его действия. «Очень эффективно при погружении человека в глубокий сон — псевдосмерть». Виралай прочитал отрывок без всякого интереса, потом внезапно застыл на месте.

Он поднял голову. Сузил глаза. Прочитал снова.

Псевдосмерть.

Заклятие не позволяло ему убить Мастера, но чем хуже состояние глубокого сна? Пот выступил у Виралая на лбу, сердце заколотилось как бешеное. Зажав в кулаке кусок пергамента, как будто он мог послужить ключом к Вратам Ада, Виралай кинулся на кухню.

Святилище так глубоко врезалось в горные породы под ним, что стены казались камнем необследованных пещер: темные и недоступные, готовые заморозить до смерти. Даже факелы, горевшие вдоль туманных коридоров в самом сердце цитадели, не могли отразиться на поверхности стен и едва мерцали, когда Виралай быстро проходил мимо тем же вечером, с ужином для Мастера на подносе.

В последний раз он делает это…

Озноб, который Виралай чувствовал, минуя бесчисленные коридоры по дороге к комнате мага, являлся не только реакцией на температуру внутри цитадели: магия Мастера сама по себе несла холод.

Там, где сквозь лед проступала каменная основа, в неверном свете факелов сверкали минералы: полевой шпат, сульфаты, турмалин, амфибол. Для Виралая, обученного ощущать природную гармонию, каждый из них носил на себе печать, отличную от других, каждый камень имел свой голос. Ученику мага нравилось думать об этих голосах как о душе земли, закованной в кристаллы, попавшей в ловушку на миллиарды лет. Может, так оно и было. Виралай видел, как Мастер говорил со стенами еще до того, как окончательно сошел с ума.

Ближе к центру лабиринта стены засияли золотом и серебром. Виралай узнал из книг о том, что, хотя многие минералы не ценятся во внешнем мире — мире, который он теперь знал под именем Эльда, — некоторые считались сокровищем. Однако следовало помнить, что народ Эльды, судя по всему, приписывал камням ценность совершенно произвольно, потому что некоторые из так называемых бесполезных булыжников (которыми изобиловал туннель) по виду почти не отличались от тех, за которые бились воины из древних преданий.

Четвертый поворот: тупик, первая дверь после свисающей сосульки, вниз на три ступеньки, нажать на стену за гобеленом.

Оказавшись в непосредственной близости от покоев Мастера, Виралай стал более осторожным. Он поднял металлическую крышку, прикрывавшую ужин Рахе, и снова понюхал пишу, хотя и постарался не слишком глубоко вдыхать пары, боясь, что даже через воздух вещества могут повредить ему. Но, несмотря на сильнодействующие ингредиенты из старинного рецепта на пергаменте, добавленные в тушеное мясо, он не почувствовал присутствия ни одного из них — ни врожденными, ни приобретенными чувствами.

Ученик мага улыбнулся.

Добравшись до комнаты, Виралай обнаружил дверь слегка приоткрытой, изнутри доносились голоса. Сердце застучало молотом.

Аккуратно балансируя с подносом, он приник к замочной скважине.

Увиденная учеником мага картина чуть не заставила его уронить тарелки. Кровь ударила в голову, грудь, чресла. Челюсть отвалилась, как незапертая калитка. Он смотрел и смотрел, впитывая деталь за деталью. Потом по-волчьи ухмыльнулся. Жаждущему будет дан шанс, а взявшего Судьбу за горло наградят троекратно: так ведь сказано в книгах? Виралай подсчитал свои удачи. Точно — троекратно.

Он осторожно постучал в дверь:

— Ваш ужин, хозяин.

Последовало молчание, за ним — возня, шорох тяжелого шелка. Потом:

— Оставь поднос у двери, Виралай, — прозвучал слегка ворчливый голос Мастера, — я сейчас немного занят.

— Конечно, хозяин: да будет вам даровано удовольствие.

Бете, кошка, выскользнула из спальни мага и посмотрела, как Виралай удаляется подлинному коридору. Она с минуту постояла над подносом, понюхала закрытое блюдо, недовольно фыркнула и отвернулась.

Единственными свидетелями отъезда Виралая на следующий день стали крачки, облюбовавшие залив под Святилищем, и одинокий буревестник, крыльям которого свет медного зимнего солнца придал какой-то маслянистый перелив. Буревестник полетел дальше, не заинтересовавшись драмой, которая разворачивалась внизу: ему предстояло пересечь еще много миль затянутого льдами океана в своем длинном путешествии. Крачек, однако, одолело любопытство при виде большого деревянного сундука, который человек в плаще тащил в опасно накренившуюся одноместную лодку. Они нырнули вниз и закружили в ожидании лакомого кусочка.

Кошка Бете, бесцеремонно завернутая в одеяло, перевитое кожаными путами, лежала смирно, если не считать искр в ее глазах, которые сверкали, когда она смотрела на блеск птичьих перьев: яркая раскраска, прелестные красные клювы — такие близкие, но такие до бешенства недоступные.

Виралай, в конце концов выигравший битву с собственной поклажей, взошел на борт, отвязал лодку и, оттолкнувшись от берега, начал неумело грести навстречу океану. За ним белой волной последовали птицы, отвлеченные от поисков пищи.

Только выйдя из теснины ледяных стен, волны начали устрашающе раскачивать лодку. Кошка, забрызганная холодной морской водой, жалобно замяукала. Виралай пропустил гребок, выругался, сложил весла и, после нескольких минут бесполезной суеты, сумел поднять парус.

Некоторое время тот висел, как бородка индюка. Потом легкий бриз наполнил полотно и начал тащить суденышко — медленно, но неуклонно, — обратно к берегу, пока корма не ударилась о лед. Морские птицы дружным писком выразили восторг.

Виралай взял себя в руки. Дурак, дурак, трижды дурак: он даже не умеет управлять лодкой. Идиот, упрекнул внутренний голос. Используй магию! Заклятие ветра: совсем простые чары, однако память подвела Виралая.

Порывшись в сумке, он вытащил маленькую записную книжку и полистал страницы. Потом освободил голову кошки от пут и произнес короткое заклинание. Бете уставилась на него злым взглядом, потом надрывно кашлянула. Парус опустился, потом заполнился воздухом с другой стороны. Крачки, застигнутые врасплох внезапной переменой направления ветра, приземлились, поправляя перья. Лодка плавно уходила в открытый океан.