Магистериум морум (СИ)

Дамиен замечтался и не заметил, как отец достал из шкафчика у стены тяжёлую книгу заклинаний, перевернул несколько страниц и кивнул ему на собственное деревянное кресло, стоявшее рядом с небольшой рабочей пентаграммой в центре округлого помещения, у стен которого теснились стеллажи, шкафчики и сундуки:

– Садись же!

Дамиен, всё ещё не очень понимая, чего хочет отец, опустился в кресло.

Фабиус положил ему на колени книгу, показал на длинное заклинание на полторы страницы и выдохнул:

– Выучишь наизусть. Утром ты должен будешь сотворить всё это без книги, дабы язык зажжённого пламени обратился здесь в саламандру. Если результата не будет…

Фабиус в раздражении сделал несколько шагов к пентаграмме, потом к дверям, обернулся:

– Я отправлю тебя в деревню! Будешь печь хлеб или пахать землю!

И он вышел, хлопнув тяжелой дверью.

И только тогда сообразил, что в гневе оставил и себя без балкона, где наблюдения могли бы успокоить его, и без разговора с сыном. Ведь они могли бы поговорить, наконец, по душам?

Или не могли?

Но что же он сделал не так? Где просмотрел мальчика, полагая, что тот растёт, как яблоня в саду заботливого земледельца, а оказалось – ростком на пустоши?

Фабиус осознал вдруг, что говорить ему с сыном не о чем, что его всегда тяготил неусидчивый, неровно взрослеющий ребёнок, мешающий ему работать и наблюдать, ставить эксперименты и конструировать. И вот Дамиен вырос, наконец, для сложных магических наук. Они могли бы стать ближе: у них появились общие интересы, мысли, возможности. И вдруг именно сейчас магистр ощутил, что между ним и Дамиеном уже не трещина – пропасть. Он словно бы осиротел в один миг и без сына, и без своего открытия, которое самое время было описать, снабдить чертежами…

И ведь все письменные принадлежности – тоже остались в рабочем зале башни!

Взбешенный Фабиус нёсся по лестнице вниз, пока не уткнулся в массивную подвальную дверь.

Отец людей, Сатана, кто виноват в том, что он никогда не бил мальчика и не смог сейчас себя пересилить? Хотя кнут был бы лучше обоим – парень накричался бы и уснул, а Фабиус вернулся бы к своим исследованиям!

А если Дамиен не справится с заклинанием? Магистр уже не сможет нарушить данного самому себе слова. Придётся везти сына в деревню… В какую, интересно? Из тех, что разрослись вокруг соседнего Лимса?

Вот что может натворить слабость!

Фабиус коснулся левой ладонью, с которой почти никогда не снимал перчатку, призрачного колдовского запора. Дверь в подвал казалась воплощением силы: тяжёлые просмолённые брёвна, обитые полосами меди, массивные замки и запоры.

Магистр прошептал формулу, и иллюзия дубовых брёвен растаяла, обнажив суть – колючие побеги ядовитой лианы, растущие прямо из камня. Маг бесстрашно раздвинул их рукою в перчатке, и хищные плети нехотя пропустили его к обычной кованой решётке. Ещё одно заклинание… Решётка рассыпалась прахом, и маг шагнул в подвал.

На пути его загорались сами собой свечи в канделябрах по стенам, старое деревянное кресло, покрытое облезлой бараньей шкурой, узнав хозяина, встряхнулось, словно собака.

Фабиус прошёлся по подвалу, где некогда очень любил работать. Потом здесь пришлось замуровать ровно восемь невинно убиённых, и он перебрался на средний этаж башни.

Тела убитых давно истлели, но тонкий флёр смерти продолжал витать, заставляя сердце магистра стучать так, словно на него давила вся тяжесть колдовской башни. Магистр убил тогда восьмерых, чтобы убить и девятую. Потому он не мог сейчас ударить плоть от её плоти. Он был виноват перед нею…

Фабиус опустился на колени перед своим стареньким креслом, где когда-то сиживала и Райана. Где он освобождал от тонких медных заколок её тяжёлые косы, а потом расплетал их, зарывался лицом... От её кожи всегда пахло свежим хлебом. И она всегда смеялась, пока была жива...

Он не мог поступить иначе. Но что ему было делать теперь? Сидеть и обречённо ждать восхода? А если Дамиен не справится? Это его единственный сын, доставшийся слишком тяжело. Мальчик должен стать магом, или зачем тогда все эти муки?

Магистр поднялся с колен, прошёлся по обширному подвалу, заваленному неудачными конструкциями, ошибками экспериментов. Наткнулся в углу на стопку пергаментов, куда заносил географические наблюдения, вынесенные из путешествий. Поднял свои слегка отсыревшие вирши, уложил на верстак, (стол был завален старыми книгами), и стал перебирать, вглядываясь в потускневшие чернила.

«…ибо плоскость земли…»

Плоскость… А кто сказал, что именно плоскость, раз пути светил идут словно бы вокруг неё? Но где же тогда Ад?

Магистр неловко опустился в кресло, закрыл глаза. Мир встал к нему сегодня всеми своими острыми гранями сразу.

Дремал он недолго. Проснувшись – ощутил тяжесть и головную боль, но и недавние картины сделались в его памяти менее чёткими.

Фабиус выбрался из подвала во двор, зная, что двери сами закроются за его спиной и заплетутся лианы. Он наполнил глаза ночной красотой, вдохнул сырой холодный воздух и увидел, как далеко за рекой, над буковой рощей и древними развалинами из мягкого камня поднимается розовая дымка. Пора было идти в башню. Маг посмотрел в узкое окно на среднем этаже, свет которого стал заметно бледнее, вздохнул, покачал в сомнении головой и медленно направился к дверям.

Факел на лестнице прогорел. Мягкие сапоги скрадывали звуки шагов, и магистр не слышал даже самого себя, а стук сердца заглушал дыхание.

В полной тишине он поднялся на средний этаж, вошёл в рабочий зал, где оставил Дамиена.

Мальчик всё также сидел в кресле, склонившись над книгой.

Он… спал!

Фабиус набрал было полную грудь воздуха, намереваясь рявкнуть так, чтобы свечи посыпались с канделябров. Но сдержался, сделал носом несколько вдохов и выдохов, успокаиваясь, сказал негромко:

– Просыпайся, Дамиен. Уже рассвет.

Мальчик вздрогнул во сне, уронил книгу, вскочил, оправляя ночную рубашку.

– Надеюсь, ты выучил формулу заклинания, – спросил Фабиус, демонстрируя безразличие и готовность стоически принять любой результат.

Дамиен взглянул в равнодушное лицо отца и кивнул. На книгу он даже не посмотрел, не пытаясь, как многие, оттянуть ужасное наказание.

Фабиус, пренебрегая множеством горящих свечей в подсвечниках и канделябрах, щелчком правой руки зажёг огонь прямо в пентаграмме. Длинные невесомые языки повисли над канальцами в мраморном полу, пожирая кипящую в магической ловушке энергию. Цвет пламени был близким к обычному, лишь зеленоватые отблески могли бы насторожить незнающего свойств колдовского огня. Такой был гораздо пластичнее, более годен для работы заклинателя. Но и жёг больнее. Фабиус сам, касаясь его ненароком, не всегда мог сдержать крик.

Дамиен, не щурясь, смотрел в огонь и думал о чём-то своём. Растерянности на его лице и не ночевало.

Он подошёл к пентаграмме, огляделся по сторонам...

Фабиус понимал: мальчик не выучил заклинания. Сначала – бодрствовал полночи, занимаясь своими странными для мага забавами, потом утомился, зубря длинные старинные фразы, и его разморило. Но отступать Дамиен не собирался. Что-что, а воля его была волей потомственного мага.

Он покосился на шкатулку на столике у кресла, там лежали свежеизготовленные амулеты, но вряд ли что-то могло бы сейчас помочь ему. Прошептал одну из недоученных фраз, замолчал, понимая, что, исковеркав заклинание, он может не только не получить саламандру, но и натворить страшных бед с колдовским огнём.

Фабиус молчал. Взгляд его тяжелел.

Дамиен покачал головой, закусил губу, снова огляделся в поисках чего-то, ведомого только ему, но спросить не посмел. Потом встал у пентаграммы на колени и протянул руки к огню, буркнув под нос обычное детское «аd modum» (по образцу). И, прокусив губу, взял в ладони обжигающее пламя, чтобы силой мысли и простенького заклинания сформировать из него фигурку ящерицы.

Так дети лепят куличи из песка. Так Дамиен лепил когда-то прямо из воздуха своих первых эфирных зверушек, распадавшихся на глазах. Но теперь он был уже гораздо сильнее и умелее, и у него вполне могло получиться. Если сумеет удержать пламя, прожигающее до самой души.