"Охотник. Здесь слезам не верят!"(СИ)

Семен Георгиевич пододвинул к себе служебный телефон, сделанный еще во времена благословенного Советского Союза, и медленно набрал номер, кривясь от боли в разбитом лице. Лицо уже начало опухать, и Семен Георгиевич с тоской подумал о том, что для юбилея такая физиономия точно не годится. И ведь угораздило, черт подери! На последнем дежурстве! Или крайнем? Так любят говорить летчики, парашютисты, и пижоны, которые хотят примазаться к сонму крутых профессионалов. Да какая разница - крайний-бескрайний, результат-то один! Тьфу! Вот же денек, а?!

- Слушаю, дежурный капитан Самсонов!

- Слушай, Самсонов... - Семен Георгиевич запнулся, и помолчал секунды две, продолжил, уже бодрее - Это эксперт, Семен Георгиевич. Пришли-ка ко мне группу. На нас совершено нападение, труп пропал. И давай побыстрее. И скорую пришли - мне башку разбили...

Через пять минут Семен Георгиевич сидел в кресле, уставившись в пространство, и преодолевая дурноту думал о том, кто же был этот странный парень, ставший зомби, и куда этот зомби отправился.

А еще - о том, что стоило все-таки смотреть сериалы про живых мертвецов. Похоже, что доля правды в них все-таки есть. Не стоило смеяться над "зомбятиной", вот оно как все вышло...

***

Очнулся от острой боли в животе. Боль нарастала, тело выло, требуя устранить причину боли, и тогда человек сел, открыл глаза - увидев перед собой странную фигуру в зеленой одежде, с размаху ударил прямо по маске, скрывающей лицо негодяя!

Ударил раз, ударил два, негодяй упал.

Еще несколько ударов. Маска сдвинулась набок, открывая лицо человека в годах, испуганного человека, и рука остановилась, не завершив смертельный удар, ломающий шею, перебивающий позвонки. Нападавший уже не представлял собой опасность, так зачем его убивать? К тому же в голове четко прозвучал сигнал - нельзя! Не убивай!

Тот, кто не помнил своего имени, подчинился внутреннему голосу, тяжело встал, побрел вперед, на выход. Он не знал - почему так делает. Его разум, его личность были подчинены сигналам, исходящим откуда-то из глубины поврежденного мозга. Он ЗНАЛ, что так будет правильно, а раз это правильно - нужно исполнять. Инстинкт самосохранения - больше ничего.

Обрывки стройной вязи знаний, из которой собственно и складывается личность, были разбросаны по всему мозгу, вот только связи между ними нарушены, и теперь работал только он, единственный - инстинкт самосохранения, толкающий вперед, требующий делать ПРАВИЛЬНО.

Дверь кабинета была первой, в которую ткнулся Тот, кто не помнил своего имени. То ли ему повезло, то ли инстинкт, гораздо более изворотливый, чем у животных, подсказал, что нужно войти в дверь с табличкой, на которой что-то написано. Именно "что-то", потому что знания о чтении были погребены там же, где и знания, обретенные за всю свою не очень долгую, но в высшей степени бурную жизнь.

В шкафу - одежда, не подходящая по размеру, в эту одежду можно вставить двух таких парней, хозяин ее любил хороший ужин, сладкие и жирные блюда, так что объем его живота соответствовал размерам одежды.

Оделся - механически, как робот, как живой мертвец, коим, в общем-то, и являлся. Натянул на себя все, что нашел, в том числе и пыльный, не очень чистый плащ. Ботинки подошли по размеру, но это не обрадовало. Живого мертвеца ничто не радует, ничто не огорчает. Он просто делает то, что должен, то, к чему его призывает инстинкт. Если инстинкт говорит, что надо надеть носки - мертвец их надевает. Если требует захватить плащ - берет и плащ. Потому, что это ПРАВИЛЬНО.

Старые, разношенные ботинки почти не издавали звуков на каменном полу. Впрочем - живой мертвец и шел не так, как обычный человек. Он был похож на призрака - бесшумного, неторопливого, и смертоносного.

Охранник упал на пол, выпустив из рук газету, брякнувшись, как мешок с навозом. Бить наповал не стал, только так, чтобы гарантированно выключить. Если вдруг после удара умрет - это его проблемы.

Но человек без имени об этом не думал. Он делал так, как будет ПРАВИЛЬНО.

Ночь приняла мертвеца в свои объятия, как невеста, дождавшаяся жениха из долгого путешествия. Она была слегка прохладной, но теплой, недоверчивой, но ласковой - где ты был? Почему тебя так долго не было? Ведь ночь - это время призраков и мертвецов, вставших из своих могил! Так идем же ко мне, скорее! Я тебя жду!

И он побрел по дороге бесшумной, но неверной походкой. Его слегка шатало - мозг, поврежденный пулей, не до конца еще восстановил контроль над телом, потому в глазах человека время от времени двоилось, а перед лицом начинали мелькать красные круги, будто шаловливый мальчишка раскрутил в ночном воздухе головешку, на конце которой тлел и разгорался красный "фонарик".

Машина, освещавшие фигуру пешехода, проносились мимо, как пущенные рукой Вселенной метеоры, унося своих седоков к теплой постели, в объятия бога Сна. У человека без имени не было теплой постели, не было дома, не было ничего - кроме украденной одежды, и настойчивого позыва идти вперед - зачем, почему - он не знал. Как не знал того, где же закончится его путь.

Так он шел два часа, не обращая внимания на редких прохожих, шарахающихся от него, как от привидения. Да он и был похож на привидение - в бежевом, выцветшем до белизны плаще, с русыми, светлевшими в темноте волосами, с лицом, изувеченным жуткими шрамами.

Он шел, не чувствуя голода, жажды, как автомат, как торпеда, пущенная в цель. Вот только что было целью - инстинкт не говорил. Он вообще ничего не говорил, только требовал, толкал: "Идти! Идти! Идти!"

Через два часа человек захотел есть. Организм, который лихорадочно залечивал смертельные раны, перестраивал организм, требовал пищи, требовал "строительного материала", поглощая все резервы, что были заложены при жизни. Регенерация не было такой же, как при жизни - мозг не работал так, как прежде, и не мог управлять процессами с прежней невероятной эффективностью. Мозг управлял лишь теми процессами, которые изначально служили выживанию, выключив все, что по его мнению, к нему не относилось. По большому счету, от мозга осталось его жалкое подобие, пуля, которая пробила череп, ударной волной нанесла ему такие разрушения, что обычный человек давно бы скончался - прямо на месте, не создавая никаких проблем патологоанатому. Но этот случай был совсем другим.

Когда голод стал частью инстинкта, тот приказал: "Ищи пищу! Иди на запах!"

И тогда человек без имени развернулся, и побрел туда, откуда вкусно пахло печеной картошкой, туда, где возле ларька "Веселая картошка" стояли три машины с еще более веселыми, чем картошка парнями и девчонками.

Эти ребята по сути своей не были совсем уж законченными подонками. Так, "мажоры", выехавшие покататься со своими подругами. Да и мажорами их назвать нельзя, какие они к черту мажоры? Мажоры в это время суток тусуются где-нибудь в пафосном ночном клубе, разбрасывая направо и налево папенькины деньги, у этих денег хватало только на бухло, на бензин для тюнингованной "приоры", ну и на картошку, печеную в микроволновке, и нашпигованную сомнительного качества салатиками, очень хорошо сочетающимся с отравой из металлических баночек. И деньги не папенькины...или - не всегда - папенькины. Работают, чего уж там. Автослесари, продавцы, электрики - кого только нет. Нормальная тусня, свои пацаны, внатуре. И с судимостью есть, и просто на папиной машине. На автотусню еще рано, можно и пожрать, почумиться, музон послушать!

Да нормальные так-то ребята, только вот бомжей не любят. Ну - просто-таки ненавидят. За что? Да кто знает...может видят в них самих себя, лет эдак через...много. Или немного. Начни колоться, бухать - как сосед Виталя, или как пацан из соседнего дома - и ты легко станешь таким, как этот, опустившийся урод, который тянет к тебе руку и хрипло требует: "Дай! Хочу есть! Дай!"

Они не сразу начали его бить. Вначале смеялись, дразнили, протягивая к нему руку, в которой лежал пластиковый бокс с восхитительно пахнущей картошкой, потом начали отталкивать, пихая в грудь ногами и руками, стараясь не пачкать руки, затем начали материться, выбирая выражения покруче, не обращая внимания на своих девчонок. Впрочем - девчонки могли завернуть ругательства и посложнее, так что ничуть не удивились, и лишь возмущенно загалдели, когда парни начали пинать бродягу.