Лиловый (I) (СИ)

Ответом ему стал еще один взрыв хохота.

Острон вообще никогда в жизни ни к кому не испытывал отрицательных чувств сильнее обиды, когда дядя, бывало, незаслуженно наказывал его, (однажды он подрался с другим мальчишкой и разбил тому нос, и потом до хрипоты доказывал, что его соперник первым начал), но за месяц, проведенный в Тейшарке, он начал понимать, что его эмоции по отношению к Аделю все больше и больше похожи на ненависть. Не такую, какая заставляет подкрадываться с оружием в темноте, конечно, но тем не менее это была здоровая ненависть, когда так и хочется надавать врагу тумаков в честной драке или хотя бы как следует обругать его. Он также был уверен, что Адель отвечает ему взаимной ненавистью, возможно, даже более сильной: в конце концов, Сафир пока ровно общалась с ними обоими, но Острона она знала гораздо дольше, и к тому же, Острон всегда помнил о том поцелуе в щеку. Если бы Адель знал об этом, он бы, наверное, ужасно разозлился.

Острон об этом не думал, но соперничество с Аделем принесло ему свою пользу: всякий раз, вспоминая, как здорово Адель сражался во время их пути в Тейшарк, он тренировался только еще усерднее, и пару раз даже Усман похвалил его. Адель также был причиной, по которой Острон однажды взял свой ятаган и долго всматривался в свое отражение на клинке: несмотря на свой большой нос, (на эту тему Острон даже пару раз поддел его), Адель был достаточно симпатичным, с высоким чистым лбом и ясным взглядом. С клинка на Острона смотрело чуть искаженное лицо с острым подбородком: самое обычное, никакой особенной красоты в нем уж точно не было, да и в толпе других новобранцев-стражей он бы точно просто затерялся. Таких, наверное, по всему Саиду -- миллионы. В глубине души Острон в тот день был расстроен и счел, что сильно уступает своему противнику по внешности. Поэтому, впрочем, его рвение на тренировках еще возросло.

В итоге расспросы насчет помощника для библиотекаря не дали никаких результатов; Усман отмахнулся от глупого новобранца почти с ужасом, Сумайя только хмыкнула и велела ему заниматься своими делами. Больше Острон в городе не знал таких влиятельных людей, а своих однокашников-стражей и спрашивать не собирался: ясно же, что у них свой долг.

Потом он вспомнил о кузнеце. Эта мысль вызвала у Острона легкую неуверенность: в конце концов, в последнюю их встречу (она же первая) Абу Кабил показался ему странным.

Подумав как следует, Острон в тот вечер все-таки направился на неширокую улицу, на которой находилась кузня.

Абу Кабил сидел за своим столиком под навесом и опять читал что-то. Да, должно быть, с такими расценками заказов у него негусто, вот и прохлаждается.

-- Мир тебе, -- окликнул его Острон, подходя к столику. Кузнец поднял голову и улыбнулся.

-- А, наш великий герой идет. Ну, будущий. Как дела?

-- Хорошо, -- ответил он. -- Ты, кажется, не слишком занят работой?

-- В каком-то смысле это тоже моя работа, -- усмехнулся Абу, кивнув на книгу. -- Ты небось и не догадываешься, сколько мудрости сокрыто в этих корочках, сколько в них опыта предков, который мы, глупые, по тем или иным причинам позабыли.

-- Вот я как раз по этому поводу. Ты знаешь библиотекаря Фавваза?

-- Только вчера эту книжку у него взял. Дай угадаю, -- Абу прищурился, изучая честное лицо Острона, -- старик ныл тебе про то, какой он несчастный и одинокий, и ты решил поискать ему помощника.

-- Э... ну да, -- растерялся Острон. -- Я уже третий день всех спрашиваю, и все смотрят на меня, как на полного дурака. Разве никому его не жаль? Даже если все так, как сказал Халик, и он сам не хочет искать помощников, ведь он стар и одинок... наверное, за такой гигантской библиотекой трудно следить!

Абу Кабил улыбнулся. У него было пухловатое круглое лицо со светлой бородкой, и казалось, оно так и излучает добродушие.

-- Садись, -- предложил он, кивнув на стул. Острон послушно плюхнулся на указанное место и с удивлением обнаружил, что стул достаточно высокий, чтобы даже ему с его длинными ногами было удобно; потом сообразил, что Абу Кабил и сам не коротышка.

Абу закрыл свою книгу и сказал:

-- Фавваз и в одиночку неплохо справляется с библиотекой, парень. Но чего ему не хватает, так это обычного человеческого общения. Я, конечно, заглядываю к нему, когда могу. Но вообще-то у меня есть работа, ты не думай, -- он подмигнул Острону. -- Кстати, раз уж ты здесь, хочешь опробовать новый меч, а?

-- А? -- вскинулся Острон. -- Ты это серьезно?

-- Да, я тут выковал один ятаган, -- кивнул Абу Кабил, и в его светлых глазах мерцало веселье, -- все думал, когда ко мне заглянет хоть один страж, а вот и ты явился, не запылился. Тебе ведь наверняка страшно любопытно помахать таким мечом?

-- Конечно, -- с готовностью подтвердил парень. Абу Кабил поднялся на ноги.

-- Тогда пойдем, во дворе помашешь.

Так Острон второй раз оказался в доме кузнеца, где по-прежнему было прохладно и сумрачно, и только одинокий луч заходящего солнца скользил по лоскутным коврикам, проникнув через квадратное оконце. Абу Кабил на этот раз в холле не остановился и прошел дальше, выйдя в дверь напротив. Острон прошел за ним и очутился во дворе дома, уютном, хоть и небольшом. С другого конца двора находилось приземистое строение, и он догадался, что это и есть сама кузница.

-- Подожди здесь, -- велел ему Абу Кабил. -- В свою мастерскую я никого не пускаю. Секреты ремесла, понимаешь!..

Острон послушно остался стоять на теплых терракотовых плитах, которыми был выложен дворик. Абу Кабил скрылся в кузнице, но долго не отсутствовал, почти сразу вернулся, держа в руке ятаган.

-- Ух ты, -- не удержался парень, когда ему удалось рассмотреть оружие поближе. -- Вот это красота.

Ятаган был чудесной формы, с плавными изгибами клинка, который, в отличие от большинства виденного Остроном оружия, чуть расширялся к концу лезвия. Рукоять была сделана из белой кости, на ушах искусно вырезаны тонкие узоры. Нельзя было сказать, что меч был богато украшен, но само совершенство линий приковывало восхищенный взгляд Острона.

Абу Кабил смешливо поднял брови.

-- Вижу, ценишь. Ну попробуй, помаши им.

И вручил клинок ушастой рукоятью вперед.

Острон даже затаил дыхание: рукоять легла в ладонь, будто всегда там и была. Меч высверкнул на солнце, как хищник, готовый атаковать. Абу Кабил отошел в сторону, освобождая место; Острон попробовал взмахнуть ятаганом, один раз, другой. Оружие было словно продолжением его руки, легкое, шустрое, и он сам не заметил, как начал повторять заученные на тренировках приемы, но с такой скоростью, что острое, как волосок, лезвие ятагана буквально запело.

Опомнился только минут через пять, когда совершенно запыхался. Абу Кабил смотрел на него, усевшись прямо на землю, и улыбался. Острон остановился, опустив меч, и выдохнул:

-- Просто чудо! Ты настоящий мастер, Абу Кабил. За такой клинок душу продать можно!

Абу рассмеялся.

-- Ну, душу там или нет... души мне не нужны, а вот золотом за него, пожалуй, неплохо выручу. Ладно, давай его сюда.

Острон с легкой неохотой вручил ятаган мастеру и вздохнул. Расставаться с этим мечом не хотелось, он словно запал ему в душу.

-- А насчет старика библиотекаря, -- на прощанье сказал ему Абу Кабил, будто вспомнив, -- ты просто загляни к нему как-нибудь -- поболтать. Поверь, ему этого будет достаточно.

Острон ушел и уже не мог видеть, как Абу Кабил из-под полы своего цветастого халата выудил странную коробочку, которой провел по всей длине ятагана. Его обычно добродушное лицо на этот раз стало совершенно серьезным, а потом и вовсе встревоженным.

***

Солнце жарило так, что даже самые стойкие в течение дня норовили забиться в тень и не выбираться оттуда, пока не яростное светило не забагровеет. Хуже всего приходилось стражам-караульным, которым приходилось стоять на постах, как бы их ни припекало. Немногим лучше было и тренирующимся под бдительным оком Усмана новобранцам: их обычная площадка была слишком далеко от стены.