Тень смерти (СИ)

Сизаль, впрочем, бежать пока не собиралась — заставив Шиссат превратить ее в змею, она с шипением устремилась к оркше. Но та бросила наземь свой посох, и тот тоже стал змеей — длинной тонкой змейкой с оранжево-черной кожей, которая ловко увернулась от клыков Шиссат и обвилась вокруг нее, связывая белую змею, будто веревка.

— Тар толкат тар хат га мар, - сказала Дрисадалия, вытаскивая кинжал. - Ры мар га тар. Мур дат мур рон. (ороч. «Ты сказала мне тогда, что не хочешь мое тело… Но я все же заберу тебя. Пора вернутся домой, матушка.»)

В последний момент Сизаль успела превратиться обратно в эльфийку, и оттолкнуть оркшу высвободившимися из змеиных объятий ногами. Затем она вскочила и бросилась бежать.

И началась погоня. Впервые с момента, когда она попала в тело эльфийки, Шиссат получала удовольствие от происходящего. С одной стороны, в этой охоте она явно была жертвой — и ей всегда нравилось такое. С другой стороны, змею буквально распирало от гордости за дочь — пары минут наблюдения за тем, как она двигалась, хватило опытной убийце, чтобы понять, что Дрисадалия стала просто потрясающей воительницей — не говоря уже о ее новых чародейских способностях, которые, несомненно, были основаны на унаследованных от матери змеиных приемах — и превзошли их. Преследуя эльфийку, Дрисадалия превратила два огромных валуна в каменных змей, присоединившихся к погоне. Были и другие змеи — из плоти и крови, разнообразных окрасок и размеров — и все они преследовали Шиссат по земле, воде и воздуху. Змея с ужасом и гордостью осознала, что ни в одном из своих тел, включая и изначальную божественную форму, она не смогла бы победить свою дочь, не захватывая ее тела.

— Линтаур линтаур, соралар перса, - хохотала Шиссат в голове у эльфийки. - Инье хинар манэ уэндэ. Сина туэл ан лэ. (эльф. «Беги, беги, длинноухая дрянь… Я вырастила хорошую дочь. Тебе конец.»)

Но Сизаль еще не сдалась — ее невообразимое упорство никуда не делось, а когда дело доходило до выживания, она была, возможно, лучшей среди своего народа. Безоружная и обнаженная после превращения, она бежала три дня и три ночи, делая остановки лишь для того, чтобы напиться воды — в общем-то, ей, как носителю духа злобы, ни еда ни вода не требовались, но, похоже, питье создавало у нее иллюзию отдыха. Дрисадалия преследовала эльфийку повсюду, и той ничего не оставалось, кроме как покинуть горы. Шиссат начала уже задумываться о том, что случится с ней, если ее сосуд погибнет не от чьей-то руки, а умрет от истощения, уморив сама себя — и перепугалась не на шутку, когда эльфийка начала вплавь пересекать Великую Реку. И все-таки, Сизаль не утонула и не замерзла насмерть — выбравшись на берег в семи милях от Парфина, она наконец почувствовала себя в безопасности.

Однако конец был неотвратим. До встречи с Дрисадалией эльфийка удерживала себя от убийств на протяжении трех месяцев — и сейчас, после трехдневной погони, была измучена настолько, что уже не могла противостоять инстинктам. Шиссат, же, напротив, приободрилась и теперь наслаждалась возмездием — к югу от Великой Реки не было ни троллей, ни гоблинов, и теперь гордой эльфийке предстояло отступить от своих принципов и сожрать человека. И, стоило ей смириться с этой мыслью, добраться до пригородных ферм и выбрать жертву — сморщенного горбатого старика, после убийства которого совесть мучала бы ее не так сильно, — как Шиссат сделала свой ход. Превратив эльфийку в змею, она потащила обезумевшую от голода и уже истекающую слюной носительницу к раскинувшемуся на соседнем холме роскошному поместью с высоким забором. Там, у пруда с утками, играла светловолосая девочка лет пяти.

— Сина апса, матьяв, - усмехнулась Шиссат, протискиваясь между прутьями забора. Обессиленная, но жаждущая жить эльфийка уже все живое вокруг воспринимала, как мясо. - Лэ тулорэ а ле ханья кар ранколэ а ле кавалелйа уэндэмма макуэтрья махалэ… Фирэ эт манефеа илумэ раккор туэлима. Лэ кеюхта ренемма а кенья Мидрга а хроамма — тои веуйа тоя милме а илкуэн мелтои. Инье кекар лэ лелиэтари… нан лэ килуэта лэ манен уванимо йа уилйар лапсэ. Сина йар ан лэ, уил! (эльф. «На, ешь… А когда ты придешь в себя и поймешь что натворила, то сама приползешь к моей дочери и будешь умолять тебя убить… В конечном счете смертные с принципами всегда проигрывают. Тебе стоило бы использовать мои воспоминания и поучится у Мидрги и других моих тел — они следовали своим инстинктам и все любили их. Я могла бы сделать тебя королевой твоего народа… но вместо этого ты предпочла видеть себя чудовищем, пьющим кровь младенцев. Так пей!»)

Она с шипением выскользнула из кустов и устремилась к жертве. Девочка обернулась и завизжала… но в последнее мгновение, заглянув в перепуганные глаза ребенка, Сизаль смогла вернуть контроль над телом и остановить себя. Она замерла с раскрытой пастью, борясь с раздуваемым духом злобы голодом и инстинктом выживания… и пока змея и эльфийка сражались внутри нее, человеческий ребенок переборол свой страх. Схватив лежавший у пруда круглый камень, девочка несколько раз опустила его на голову змеи.

Шисаат умерла — умерла в последний раз, вероятно, самой неожиданной и глупой из всех своих смертей. Когда перепуганные служанки нашли юную Церцею над мертвым телом огромной змеи, девочка смеялась. Смеялась над иронией судьбы, которая издевалась над ней на протяжении целого столетия, чтобы теперь наконец привести ее к идеальному носителю, которого она искала последние шесть веков.

***

Восемь лет назад

Девочку, телом которой завладела Шиссат, звали Церцеей и она была дочерью графа Силверщилда. Как только прошел первый приступ гнева, вызванный глупой гибелью и заточением в теле маленькой девочки, Змея осознала, что на деле человеческий ребенок был идеальным носителем. Прежде всего — и это было особенно заметно на контрасте с проклятой эльфийкой — девочка приняла Шиссат мгновенно, не оказав никакого сопротивления. У нее не было еще собственных убеждений или важных воспоминаний — помимо имен служанок и родственников. Отца звали милордом, мать — просто мамой, младшего братика — Никодеоном. Помимо этих знаний, девочка ничего не добавила самосознанию Шиссат, и это был первый раз когда после обращения Змея не почувствовала себя новой личностью — она просто осталась самой собой. Но это было и в половину не так замечательно, как уроки приходивших к девочке учителей. Шиссат осознала, почему воспитанная ею же дочка стала в итоге намного сильнее, чем она сама — ни в одной из своих жизней дух злобы не был ребенком. Она пришла в мир уже взрослой и обладающей силой и за тысячелетия не изобрела ни одного нового заклинания, лишь приспосабливая к новым ситуациями и перенимая опыт других. Однако теперь все было иначе — Церцея была любознательна, как и все дети, и необычайно изобретательна, как и все люди. И Змея пользовалась этими новыми возможностями в полной мере… разумеется, не для того, чтобы учиться танцам и вышиванию. Она без устали развивала и изменяла свою змеиные способности, приспосабливая их к нуждам и средствам человеческой магии. Библиотека Силверщилдов содержала немало книг, включенных туда лишь для коллекции и совершенно непонятных для незнакомого с магией человека, но для Шиссат они были кладезем знаний. Змея обнаружила, что люди достаточно сильно изменили изначальные магические техники и приходилось признать, что хотя в бою с духом новые приемы показали бы себя до смешного примитивными и неэффективными, в масштабах человеческого мира многие из нововведений имели смысл. Например, медицинские заклинания, над которыми в древности можно было лишь посмеяться, теперь показались достаточно полезными, чтобы изучить их.

Помимо учебы было, конечно, и то, без чего Змея не могла жить — убийства. После голодовок, которые устраивала Сизаль, иногда хотелось пойти и сожрать весь Парфин, однако Шиссат сдерживала себя ради замечательного прикрытия и замечательного тела, которые ей не хотелось терять. Крошечное тело человеческого ребенка требовало меньше еды, чем взрослая оркша, и Змея стала питаться раз в полтора-два месяца. За двенадцать с половиной лет, прожитых в доме Силверщилдов, она убила лишь восемьдесят три раза… но каждый раз девочка планировала все до мелочей, заранее выбирая жертву и изучая ее повадки. Поначалу, когда она была совсем крошечной, это было особенно важно, но Шиссат делала бы это в любом случае, потакая одновременно змеиному охотничьему азарту и изобретательности Церцеи.