Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)

- Из рога коровы.

Умфи видела этих животных лишь мельком и часто путала их с другим рогатым скотом. Увы, в приюте было мало книг, и многие из них страдали от недостатка иллюстраций.

- У вас есть корова? Покажешь мне её? Хочу поглядеть.

- Нет, уже нету. Была раньше, - виновато произнёс мальчик, неугомонно скача вокруг подруги. Её спокойствие и равномерность движений вызывали у него ещё большую тягу к активности, и он почти никогда не шёл вровень с девочкой, всё время куда-то убегал, возвращался, отставал и догонял. – Года три назад купили, и папа тут же отпилил рога. Один достался мне. Я хранил его до недавнего времени, а потом решил… ну… что-нибудь красивое сделать из него.

- Зачем отпиливать им рога?

- Ну, я думаю… Рога – символ шести. Где-то, я слышал, рогатых даже убивали. Они… ну… нечестивые животные.

Ланмон был суеверным ребёнком. Он уходил с дороги, если на неё садился дрозд, хлопал себя по плечам, если слышал ругательства(1), всегда сначала читал молитву, прежде чем пить воду из колодца. Всё, что он делал, казалось Умфи лишним. Она представляла его предрассудки в виде полёта, и получалось, что мальчик делал множество ненужных взмахов, которые не поднимали его выше, а мешали нормально лететь.

Их дружба была по-детски искренней и бескорыстной. Умфи немного оживала рядом с другом, говорила и смеялась чаще. Она была почти честной с ним. Почти, потому что не рассказывала о своём прошлом, прикрываясь тем, что плохо его помнит. Но несмотря на это она всегда открыто выражала то, что думала и чувствовала, делилась с Ланмоном своими наблюдениями. Мальчику не давали покоя её видимое равнодушие и замкнутость. Он полагал, что все дети должны быть шустрыми, игривыми и общительными, поэтому всегда старательно втягивал Умфи в какие-нибудь подвижные шалости. И девочка не противилась этому. Вместе они разучили несколько песенок, игр и считалочек. В такие моменты Умфи начинала чувствовать себя подобно той тени из её детской книги – проворной и неугомонной. Но потом Ланмон уходил домой, а она – в приют, и в ней снова что-то засыпало. И девочка садилась и ждала, когда её снова разбудят.

Однажды Магрос был настолько не в духе, что его раздражало буквально всё: как широко зевал самый маленький мальчик, как часто елозил на месте Ланмон, как громко чихала болезненная девочка, как резко дёргаются хвостики приютского ребёнка, а также то, что Умфи смотрела на свечи, а не на него. На этот раз в них были добавлены масла, и по помещению распространилось неназойливое благоухание каких-то полевых цветов.

- Вы пропускаете мимо ушей истину, несчастные дети, - произнёс он вкрадчивым голосом. – Ну-ка, Зевун, повтори, о чём я говорил только что!

Мальчик растерялся от внезапного напора настоятеля. Ещё немного, и он бы разревелся от страха, но на помощь пришёл Ланмон.

- О том, что король западного побережья был плохим человеком.

- Не так! Он был отвратительным правителем, без принципов и моральных качеств, - поправил его Магрос. – Деспот! Алчный и жестокий человек. И это не моя оценка, а общепризнанные исторические факты.

- Ходили слухи, что один из Шести притворялся советником короля и очернил его душу, - подала голос одна из девочек.

- Да, так говорят. Его слуги, исповедовавшиеся у служителей ордена Lux Veritatis, клялись, что были свидетелями общения своего господина с демонами. Но доподлинно неизвестно, - захлопывая том, сказал полуслепой мужчина. – Доказать этого мы не можем. Если демон и был рядом с королём, то он скрывался под человеческой личиной.

- Сайтроми? – вырвалось у Умфи.

Настоятель ударил её палкой по голове, сердито раздувая ноздри. В этот раз двое друзей сидели очень близко к подставке с книгой, поэтому реакция Магроса была быстрой и неожиданной. Умфи испуганно схватилась за щёку, в глазах забегали тени, а грудь сдавило от обиды.

- Никогда не произноси их имён в стенах церкви! – прошипел Магрос, учащённо моргая. – Это строго запрещено! А лучше вообще никогда не произносите их имён, дабы они не нашли дорогу к вашим сердцам!

Умфи гневно засопела. Как же некоторые понятия переворачивались с ног на голову. Несмотря на все внушения и факты, втираемые в головы людям в качестве истинной правды, как могла она считать Сайтроми злом, когда он был так заботлив и добр с ней? И как она могла почитать служителей Терпящей и благоговеть перед Ней, когда почти всё, что связано с человеческой верой, причиняло ей боль?

Но могла ли Умфи, будучи ребёнком, видеть и осознавать некоторые закономерности? Настоятель Магрос, который казался ей просто плохим человеком, на самом деле был… обречённым. У него ничего не было, и он с молодости стремился заполнить эту дыру делом, которым мог бы гордиться и считать значимым. Обвиняя всех вокруг в пустоте души, сам он был весьма тонкой прослойкой с единственной начинкой. Виноваты в этом нравы или его чрезмерное усердие, но дело, которое настоятель так любил, взяло его под контроль. И теперь не Магрос руководил им, а оно руководило Магросом.

Наступили холода. В начале месяца, спустя пару недель после того как выпал первый снег, умерла мама Ланмона. Мальчик тяжело переживал потерю. Он перестал улыбаться, стал реже разговаривать. И энергия, бившая ключом из его молодого тела, как будто тратилась на поддержание внутреннего равновесия, поэтому с тех пор он стал казаться менее живым. Но самое главное отличие заключалось в появлении обиды на окружающий мир. Мальчик отчаянно пытался найти причину случившегося. В его задумчивом взгляде часто читались напряжённые попытки докопаться до истины, будто он решал в уме сложную задачку. Но ответ всё не находился. И виноватого не было. И тогда Ланмон начал злиться на мир за то, что потерял маму. Умфи пыталась объяснить ему, что их матери были всего лишь людьми, а людям свойственно умирать. Так случается. Но мальчик не желал слушать.

- Ты просто не любила свою маму, как я любил свою! - бросал он в ответ.

Умфи слушала его и видела перед собой кровать и снедаемую лихорадкой женщину на ней. Она гладила трясущейся рукой совсем крохотную девочку по голове и говорила, что хочет поспать. Малышка спрашивала, правда ли, что мама умрёт. В голосе не было печали – лишь непонимание, зачем эта смерть вообще нужна. Отец, стоявший тут же, подтвердил, что мама заснёт навсегда. Женщина добавила, что это будет приятный сон, самый сладостный из всех. Она хотела утешить ребёнка и выразить неодобрение по отношению к прямолинейности её отца. И в голосе матери отчётливо проступало презрение к Сайтроми. Женщина передавала ему дочь лишь потому, что не было иного выбора спасти её.

- Это всё Она виновата! – восклицал Ланмон.

Она… Мальчик переключил свою тихую ярость на Терпящую. И его отношение к Ней стало слишком заметным. Почти каждый раз, когда Магрос возносил похвалы Ей, Ланмон хмурился. Один раз он даже вступил с настоятелем в спор. Когда подслеповатый мужчина распинался о том, что люди должны выполнять обещания, в особенности данные Ей, твёрдый мальчишеский голосок перебил его:

- Но Она Сама не выполняет обещаний!

Магрос посмотрел на Ланмона с раздражением.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Что Она требует от нас того, что не может Сама!

Дети замерли в ожидании неприятностей. Мальчик слева от Умфи был зол и не мог остановиться. Ему не терпелось излить своё разочарование и досаду.

- Моя мама всегда читала молитвы и возносила Терпящую. Она была ревностной… ну… молельщицей. Делала всё во славу Её. А Та даже не позаботилась о ней! – смело выпалил Ланмон.

Магрос отреагировал на удивление спокойно.

- Она призвала твою мать к Себе. Это подарок судьбы. Твоя мама хотела бы этого.

- Моя мама не хотела умирать.

- Но она хотела попасть к Ней. И вот её желание сбылось. Где тут несправедливость? Терпящая выполнила Своё обещание перед твоей мамой.

Ланмон сердито засопел. Слова настоятеля не убедили его.

- Я помню, как она плакала, - рассказывал мальчик своей подруге. – Как она сжимала руку моего отца и говорила, что хочет остаться с нами ещё немного. И мы с отцом молили Терпящую не забирать маму сейчас. Неужели так сложно дать нам чуть больше времени? Какая Ей-то разница, когда моя мама окажется с Ней?