Слуги паука 2. Пленники паука

Рамсиса мало интересовали эти превращения. Его волновал лишь конечный результат, а для этого нужно было время, поэтому он разлил вино по кубкам и один протянул Харагу.

— За удачу нашего общего дела!

Они подняли бокалы, и Хараг жадными глотками выпил вино, лишь теперь поняв, что его давно уже мучит жажда.

— Твое колдовство впечатляет.— Хараг оторвался от бокала и вопросительно посмотрел на стигийца.— Но что должно получиться в итоге?

— Что должно получиться? — переспросил Рамсис.

Ничем не выдав своих мыслей, он был немало удивлен тем, что жрец Затха, рвущийся к верховному владычеству, обладает столь неповоротливым мышлением.

— Да.

Рамсис прикинул про себя, что времени прошло достаточно, чтобы колдовство его подошло к успешному завершению, и позволил себе усмехнуться.

— Посмотри назад!

Хараг резко обернулся, и глаза его округлились от изумления и восторга.

— Великий Сет! — только и смог прошептать жрец Затха.

Конан не спал, но причиной тому были не бессонница, ему вовсе не знакомая, не ночная духота, которую он научился просто не замечать. И уж никак не могла повлиять на его сон усталость, хотя нынешней ночью Марлена, и прежде не отличавшаяся умеренностью, была особенно ненасытна и похотлива. Сегодня же она сумела измотать даже его, не знавшего себе равных в таких делах. Впрочем, о том, какой она бывала обычно, киммериец вряд ли мог судить правильно, ведь это была всего третья ночь, которую они провели вместе.

Киммериец не знал, откуда появилась эта женщина. Быть может, сама судьба свела их для каких-то своих, только ей ведомых целей. Его последняя подружка уехала на пару дней по делам, и он уже подумывал о том, кого из крутившихся вокруг красоток выбрать на ночь, как вдруг встретил ее…

Северянин невольно припомнил тот вечер.

Мгновение назад жизнь в духане текла своим чередом. Привычный, монотонный гул голосов нарушался лишь нечастыми выкриками перебравших посетителей да звоном посуды, не считая изредка возникавших ссор.

Конан отвлекся всего на миг и тут же по повисшей в шумном зале тишине понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Он резко обернулся, приученный к тому, что, как правило, неожиданности оказываются неприятными.

То, что он увидел, или, вернее, та, кого он увидел, оказалась достойной того, чтобы о ней говорили во всех тавернах и духанах Пустыньки все три дня, пролетевшие с того памятного вечера.

Гордая и прекрасная, она ступала неторопливо, величественно и снисходительно оглядывая присутствующих, словно сошедшая к людям Деркэто, и три десятка воров, убийц и прочего люда, промышлявшего разбоем, восторженно смотрели на нее, забыв, кто они и зачем пришли сюда.

А она, с видом победительницы оглядев оторопевшую толпу, направилась прямо к киммерийцу, и отчаянные головорезы, не привыкшие отступать ни перед кем, невольно расчищали ей дорогу.

— Я пришла к тебе, Конан.

Голос ее оказался бархатистым и завораживающим, и как только он прозвучал, все поняли, что северянину опять улыбнулись боги.

Зал тут же зашумел и завозился, наполняясь привычными суетой, гомоном и хохотом, словно ничего не произошло: никому не хотелось показывать ни своего раздражения, ни зависти, ни тем более разочарования. Особенно из-за того, что каждый знал: ничего подобного прежде ни с кем не случалось.

Сцена эта до сих пор стояла перед глазами Конана, словно все было сегодня вечером, а тогда, три дня назад, они поднялись к нему в комнату, так ни слова и не сказав друг другу: оба и без того знали, чем закончится этот вечер.

Утром, когда женщина ушла, Конан удивлялся лишь тому, откуда она вообще знала о нем, но, когда прознал о ее знакомстве с Мелией и о том, что они виделись накануне, все встало на свои места.

На следующий вечер все повторилось, и вторая ночь пролетела, как мгновение.

Сегодня он весь вечер поглядывал на дверь, ожидая ее прихода, но Марлены все не было. Приятели уже начали подтрунивать над ним, говоря, что вчера он, как видно, поленился сделать все как следует. Киммериец огрызался, но больше для порядка, а когда шутки остряков стали наиболее изощренными, она вошла, и повторилась сцена, которую Кирим уже наблюдал двумя днями раньше.

Не открывая глаз, Конан усмехнулся про себя, вспомнив, с какими глупыми рожами смотрели на нее шутники.

Он дышал спокойно и ровно, не заметив, как погрузился в странное оцепенение, называвшееся дремотой, то блаженное состояние, когда усталое тело расслабляется, отдыхая, словно во сне, мысли ворочаются размеренно и неторопливо, а не заснувший мозг тщательно, с наслаждением обсасывает каждую из них.

Но вот, дойдя в своих воспоминаниях до сегодняшнего вечера, он почувствовал, как начал исчезать волшебный ореол таинственности, до сих пор окутывавший их отношения, которые теперь неожиданно для него самого приняли неприятный, мрачноватый оттенок.

За две предыдущие ночи Конан привык к тому, что Марлена даже в большей степени, чем он сам, молчалива, но сегодня она вообще не произнесла ни слова. Киммерийцу это показалось странным, но и только. Он сам предпочитал помалкивать, предоставляя другим возможность сотрясать воздух словами.

И все-таки не сказать вообще ни одного слова — очень уж неестественно, и он, как ни старался, не мог выкинуть это из головы. Быть может, он и сумел бы справиться со своими сомнениями, если бы эта странность оказалась единственной. Тем более, что, поднявшись с ним наверх, Марлена быстро заставила его позабыть обо всем, но вот теперь, лежа в темноте, он старался понять, что же не так. Неожиданно его осенило.

Рядом с ним лежала другая Марлена!

Да, внешне она оставалась все той же божественно прекрасной, царственно величественной, надменной и пресыщенной, неистово желавшей его. Он знал, что не просто нравится ей. Быть может, она даже любит его, насколько вообще такая женщина способна любить кого-то, кроме себя.

Конан чувствовал это во всем. Во взглядах пылающих глаз, устремленных на него, в обжигающих страстью поцелуях, в изгибах извивавшегося под ним ненасытного тела, в редких словах, больше похожих на крики страсти и стоны блаженной усталости, говорившие на языке изголодавшейся плоти больше, чем можно было выразить словами привычного человеческого языка.

И в этом не было ничего удивительного, ведь когда человек чувствует, что любим, он редко ошибается, какое бы обличие ни принимала эта любовь.

И вот сейчас Конан понял, что изменилось. Он понял, что провел нынешнюю ночь не с Марленой. Он в упоении ласкал тело ненасытной суки, человеческой самки, пошлой и вульгарной, жадной и прожорливой. И если две предыдущие ночи он провел с богиней страсти, то нынешнюю, сам того не ведая, с демоном похоти.

Эта мысль неприятно поразила Конана.

Он не успел подумать, что могла означать такая перемена, когда почувствовал, что Марлена осторожно шевельнулась рядом. Ложе едва слышно качнулось. Он ощутил, что ее уже нет на прежнем месте, и по едва слышному скрипу половиц под ногами понял, что она подошла к окну.

Произойди это накануне, киммериец нисколько не встревожился бы, но сейчас эти естественные звуки казались ему зловещими проявлениями враждебной воли, таившими в себе угрозу. Умом он понимал, что это блажь, игра возбужденного усталостью воображения, плод долгого ночного бодрствования, на который не стоит обращать внимания, но инстинкт подсказывал ему, что это не так…

Едва Конан подумал об этом, как услышал еще один звук, который невозможно было спутать ни с чем. Он мгновенно узнал этот тихий шорох: так его меч выскальзывал из кожаных ножен.

Киммериец насторожился. Это были уже не досужие страхи, внушенные неизвестно чем. Он понял, что дело принимает серьезный оборот, но не подал виду, продолжая лежать в прежней позе, и дыхание его оставалось ровным, едва слышным.

Какой-то миг, быстрый, почти неуловимый, Конан колебался, не окликнуть ли девушку и не спросить ли, зачем ей понадобился ночью его тяжелый двуручный меч. Сейчас для этого было самое подходящее время, но что-то остановило северянина, подсказав ему, что, если он действительно хочет найти ответ на свой вопрос, нужно просто подождать еще немного.