Слуги паука 2. Пленники паука

И, не дожидаясь кивка Харага, спрятал его обратно. В это мгновение в зал, низко кланяясь, вошел один из жрецов 3атха.

— Я ведь приказал меня не тревожить!

Глаза Харага полыхнули огнем, но услышанное тут же остудило его гнев.

— Прошу прощения, мой повелитель, но новость показалась мне важной. Только что пришла Сурия — молодая служанка из дома Мелии. Ее мать, Аниэла, отправилась просить Конана охранять дочь.

Хараг помрачнел и жестом отпустил слугу, но Рамсис остановил его.

— Подожди, ты еще понадобишься.— Он повернулся к заморийцу.— С твоего дозволения.

Тот кивнул, и стигиец спросил:

— Не тот ли это Конан, что сковал Незримого? Он может сильно помешать нам!

— Клянусь, ты больше не услышишь о нем! — зло огрызнулся замориец.— Я сейчас же пошлю людей, и Шадизар избавится от присутствия грязного варвара!

— Постой! — остановил его сообщник.— Сила не всегда хороша, а с этим северянином справиться не так-то просто, не говоря уже о том, что его еще нужно отыскать.

— Чего ты хочешь? — недовольно проворчал Хараг, которому совсем не нравилось, что разговор происходил в присутствии слуги.

— Я предлагаю действовать хитростью. Зачастую хитрость приводит к цели быстрее силы. Я знаю, что последние несколько дней Конан встречается с Марленой, дочерью одного из королевских советников. Она мне понадобится.

— Ты ее получишь! — коротко бросил Хараг.

— Когда?

— Еще сегодня! — отрезал жрец бога-паука, и стигиец довольно кивнул.

— Значит, Конан не доживет до утра. И еще одно, пока я не ушел. В твоем доме находится один мой должник, и я желаю получить долг.

— Кто это? — заинтересовался замориец.

— Тот, кто нес камень! — зло процедил Рамсис.

— Он твой! — Хараг обернулся к замершему в ожидании приказаний жрецу.— Ты все слышал. Немедленно пришли ко мне Тхон-Тона. Ничего ему не говори. Любым способом доставишь сюда Марлену. Сроку тебе — два часа. Кого-нибудь посмиреннее видом отправь в дом Мелии. Пусть предложит ей добровольно стать жрицей великого Затха. Дашь ей два дня на размышление. Bсe!

— Ты всерьез веришь, что она согласится?

— Нет,— пожал плечами Хараг.— Но раз уж они знают… Надежды мало, но ее согласие избавит нас от множества неудобств и сбережет немало времени.

— Что ж, мысль здравая.

Дверь вновь отворилась, и, согнувшись в поклоне, на пороге возник другой жрец.

— Тхон-Тон, повелитель.

И, так же согнувшись, удалился.

Стигиец вошел и, едва увидел Рамсиса, замер. Бледно-желтое лицо его сделалось серым.

— Я вижу, ты узнал меня? Тем лучше.— Голос Рамсиса звучал ровно, без тени злости или раздражения.— Значит, ты должен помнить и о том, что я предупреждал тебя, какая судьба ждет предателя.

— Я не предавал, — почти беззвучно, одними губами прошептал несчастный.

— Вот как? Не предавал? — расхохотался прекрасно понявший его Рамсис.

Бедняга, увидев, что никакие оправдания не помогут ему, повернулся к Харагу.

— Ты обещал помочь мне!

— Я обещал лишь подыскать тебе новое тело и вселить в него душу, но не более того.

Он равнодушно пожал плечами и посмотрел на Рамсиса.

— Какую же смерть ты заслужил? — заговорил стигиец.— Быть может, сжечь тебя? Или посадить на кол? Выбирай! — Злобная улыбка застыла на его лице.— Молчишь? Тогда выбирать буду я. Петля или плаха — все это слишком милосердно,

Тхон-Тон стоял, не шевелясь, застыв от страха, а стигиец продолжал говорить, и ужас потихоньку начал проникать даже в душу Харага.

— Бездну веков твоя бренная плоть пролежала в песках, пока я не нашел ее и не вдохнул в твои никчемные останки искру жизни, а пообещал еще больше, попросив взамен лишь твою верность. Чем же ты отплатил мне? Предательством.— Он помолчал.— Так изойди прахом! Песком, который уходит сквозь пальцы дураков, не способных удержать его в ладонях!

Он поднес руки к лицу, сделал странный жест, закончившийся движением, каким выпускают птицу на волю, и успокоился.

Прошла минута, другая — ничего не происходило. Приговоренный недоверчиво озирался, не понимая, помиловали его или нет. Он посмотрел в лицо стигийцу, и тот злобно ухмыльнулся. Тхон-Тон почувствовал что-то неладное, но что именно, еще не мог понять. Он поднял руку и посмотрел на ладонь, попробовал пальцы на ощупь — все оставалось по-прежнему. Разве что кожа показалась ему еще суше. Он потер палец о палец, и мелкий песок тонкой, едва заметной струйкой посыпался на пол.

Несчастный опустил голову и увидел, что пол вокруг ног уже покрылся тонким слоем мелкого песка, и лишь тогда впервые почувствовал легкий зуд. Он пошевелился, и легкая ткань обожгла его, словно огонь. Тхон-Тон лихорадочно рванул с себя тогу и бросил ее на пол — тела опять коснулось разъяренное пламя.

И тогда он завопил, страшно и протяжно. В крике этом не было ничего человеческого, словно голос принадлежал некоему магическому существу. Оно выло от боли, кричало о своих страданиях, и было их столько, что даже Хараг болезненно поморщился. Рамсис сделал еще один жест.

— Мертвецу не пристало издавать непристойные звуки!

Крик оборвался, но не прекратились страдания. Обнаженное тело дрожало мелкой дрожью, исходя песком, который все обильнее сыпался на пол, и так же нарастала боль.

И без того тощее тело мумии превратилось в костяк, покрытый лишь тонким слоем ссохшейся плоти, пока не исчезла и она.

Мгновение спустя посреди зала остался трясущийся скелет с запрокинутым черепом и отвисшей в немом крике невыносимого страдания нижней челюстью. Отдельные кости начали отваливаться одна за одной, мягко падая в песчаную горку, выросшую у ног, пока, наконец, весь он не осыпался вниз. Оскалившийся череп откатился в сторону, но в следующее мгновение и он превратился в горстку серого праха.

— Мама, он согласился? — Мелия с надеждой посмотрела в глаза матери.

— Нет.

Аниэла виновато отвела взгляд, словно не сделала всего, что можно было требовать от нее. Девушка вздрогнула, как от удара хлыстом.

— Но почему? — В голосе ее послышались обида и отчаяние.

— Он считает, что опасности нет,— Аниэла устало вздохнула,— что все это лишь пустые страхи.

Мелия без сил опустилась в кресло и обреченно пролепетала:

— Это конец.

Мать упала перед ней на колени и, лихорадочно покрывая лицо дочери поцелуями, зашептала:

— Успокойся, милая, все будет хорошо.

Мелия разрыдалась, а вслед за ней и мать. Она обняла дочь, прижала ее к себе.

— Успокойся, милая, завтра я пойду к управителю, он поможет. Он обязан помочь!

Она повторяла слова Конана, сама в них не веря, цепляясь за них, как утопающий в панике хватается, за что попало, не видя реальной возможности спастись.

Некоторое время обе молчали, пока немного не успокоились. Молчала и Сиотвия. Она не проливала слез, она ждала, пока наплачутся дочка с внучкой.

— Хватит слезы лить, слушайте, что я скажу.— Взгляд ее был суров, а губы плотно сжаты.— Ни к какому управителю ты не пойдешь: он и пальцем не шевельнет, если не завалить его золотом по самую макушку, а у нас нет таких денег, значит, не стоит и времени тратить понапрасну.

Пока она говорила, мать с дочерью немного пришли в себя. Аниэла горестно вздохнула:

— Тефилус должен приехать.

Она виновато посмотрела на мать.

— Брось! — Старуха махнула рукой.— Твой муженек годится лишь горло драть!

— Но, мама!

— Да, да, и не спорь со мной.— Сиотвия топнула ногой.— Только горло драть, да и то если уверен, что не получит сдачи!

Аниэла замолчала, понимая, что, как это ни печально, а мать права. Сиотвия тем временем продолжала:

— Ты знаешь, что, пока тебя не было, приходил жрец, который таскался за Мелией?

Аниэла вздрогнула:

— Он сказал, что ему надо?

— Сказал, сказал,— проворчала почтенная Сиотвия, а Мелия вновь залилась слезами,— но лучше бы не говорил. Он хочет, чтобы Мелия стала жрицей Затха. Не больше и не меньше! Каков нахал!