Слуги паука 2. Пленники паука

— Верно, — кивнул киммериец, — а ночью?

Мальчишка оглянулся и шмыгнул носом.

— Ночью нам за всем не углядеть.

— Что ты хочешь сказать, Конан?

Лицо Аниэлы побледнело, и киммериец понял, что об этом она раньше просто не думала. Киммериец пожал плечами:

— Пока ничего. Дождемся жреца.— Он посмотрел на Аниэлу. — Я хочу знать пределы своей власти.

Однако, к удивлению его, ответила ему Сиотвия:

— Ты можешь делать все, что посчитаешь нужным.

— А когда приедет Тефилус? — попытался уточнить Конан.

— Все здесь принадлежит мне! — отрезала старуха.

— Рабы? — не унимался киммериец.

— Я сказала — все!

— Значит, я вступаю во временное владение?

Она не колебалась ни мгновения:

— Да.

Двое у ворот округлившимися от удивления глазами смотрели на почтенную Сиотвию, одобрительно кивавшую Аниэлу и огромного чужака, в чью собственность они поступали, если их черные уши правильно услышали сказанное. Довольно улыбавшегося мальчишку они просто не замечали.

— Об этом должны знать все,— напомнил Конан.

— Все об этом узнают. Ты доволен? — Сиотвия вопросительно посмотрела на него.

— Да, но это не все.

— Что же еще? — Аниэла удивленно посмотрела на киммерийца, не понимая, чего же еще он может требовать, но Конан не замедлил все поставить на свои места.

— Если прибежит Лисенок и скажет, что я распорядился снести стену, то все должны немедленно взять по кирке и заняться именно этим.

Брови старухи удивленно взлетели на лоб, но колебалась она недолго.

— Пусть будет, как ты хочешь. Это все?!

— Нет. Деньги!

И тут почтенная Сиотвия впервые покраснела с досады:

— Денег нет, ведь несколько десятков золотых тебя не устроят?

Конан отрицательно покачал головой. Аниэла поглядела на мать:

— Можно продать одну из усадеб

Конан вновь покачал головой:

— Это займет слишком много времени.— Он помолчал.— Оставим это. Надеюсь, сегодня ночью к нам никто не полезет, а к завтрашней я что-нибудь придумаю.

Конан хотел сказать еще что-то, но осекся, увидев Мелию, идущую по дорожке от дома, и у него невольно захватило дух, так она была хороша.

Девушка только что увидела Конана. Поглощенная своими делами, она не обращала внимания на разговор за окном, пока внезапно не узнала в одном из говоривших киммерийца. Она бросилась во двор, желая как можно скорее увидеть его, но, пока бежала, вспомнила, сколько унижений пришлось ей испытать, когда она металась по воровскому кварталу, разыскивая его, а он, судя по всему, все это время прятался от нее, и невольный гнев пробудился в ее душе.

Аниэла и Сиотвия также обернулись на звук шагов.

— Вот и твой защитник, дочка!

Мелия шла, словно не слыша слов матери, пристально глядя в глаза своему возлюбленному. Она остановилась в шаге, все так же, не отводя глаз, и никто из присутствующих не понимал смысла этой немой сцены.

Внезапно лицо ее исказилось. Она размахнулась и залепила звонкую пощечину своему защитнику. За первой последовала вторая, за ней третья… Так же неожиданно Мелия развернулась и пошла прочь.

Молодые рабы, только что наблюдавшие, как молодая хозяйка лупит по морде нового хозяина, выглядели вконец одуревшими.

Почтенная Сиотвия, как всегда, первой пришла в себя и вприпрыжку бросилась следом за внучкой:

— Стой, паршивка! Сейчас же вернись!

Аниэла шагнула к Конану и в волнении сжала его руку:

— Прости ее, Конан. Она просто сильно напугана, да и все мы изнервничались.

Киммериец опустил глаза и подмигнул Лисенку. Веснушчатое личико расплылось в улыбке.

— Зубы-то целы, отец родной?

Конан с Лисенком уютно устроились в тени молодого дуба рядом с воротами, болтая о разных пустяках, когда в размеренный шум городской жизни, доносившийся из-за стены, вплелся нараставший гул строевого шага воинов, к которому примешивались цокот копыт и лай собак.

Сперва Конан подумал, что это отряд городской стражи делает обход, хотя и не очень верил в такое объяснение и тут же отказался от него. Слишком уж много их было, да еще собаки… Отряд остановился у ворот, и Конан с Лисенком переглянулись.

— Почему ворота заперты? — прокричал властный голос.— Эй, кто-нибудь!

Конан поморщился: ему совсем не хотелось вылезать из тени на солнцепек. Однако делать было нечего. Он встал и не торопясь вышел на середину открытого для взора пространства.

— Чего надо?

Человек, сидевший на коне и, как видно, возглавлявший отряд, побагровел.

— Немедленно отопри ворота, иначе я прикажу всыпать тебе сотню палок!

Конан поморщился. Сотня палок — это было явно многовато, но по грозному тону киммериец понял, что не иначе как почтенный Тефилус прибыл из Аренджуна, да не один, а с сотней пехотинцев и сворой мастафов. Правда, по мнению северянина, это не давало ему права так орать. Сам же он разомлел в тенечке и вступать в перебранку не собирался.

Он пригляделся повнимательнее к человеку, спрыгнувшему с коня. Так и есть. Высок, сух, широк в плечах, с густой проседью в черных, коротко стриженных волосах. Злой, колючий взгляд глубоко посаженных под нависшими густыми бровями глаз впился в Конана. Лицо волевое, но несущее на себе отпечаток тяжелого и злобного характера. «Наверняка страдает желудком»,— подумал Конан.

— Ты что, не слышал, что тебе сказано, раб?!

Было видно, что он сдерживается из последних сил, а дорожная пыль, густо налипшая на обильно струящийся по лицу пот, не добавляла хорошего настроения, но на киммерийца все это не произвело впечатления. Он-то здесь причем?

— Назовись или проваливай! — Конан, как обычно, был предельно лаконичен.

Впрочем, собеседник и не располагал к многословию. Зато Конан с удовольствием увидел, что ответ его произвел нужное впечатление. Стоявший по ту сторону ворот судорожно глотнул воздуха, словно утопающий перед последним погружением, и разразился гневной бранью.

— Дерьмо Нергалье! Насмерть запорю, сучий выродок! Отпирай, сын верблюда и свиньи!

Свора огромных мастафов, прибывших вместе с ним, поддержала своего владельца грозным и не менее злобным, чем его голос, лаем.

Ага! Похоже, его хотели оскорбить! Эго был вызов. Конан довольно улыбнулся, и второй ответ его, к огромному удовольствию Лисенка, был еще лаконичнее первого.

— Проваливай!

То, что случилось вслед за этим, было трудно описать.

Несколько мгновений молодому варвару казалось, что собеседника его хватит удар. Лицо его побагровело, потом побелело. Все это время он лишь молча ловил ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Вскоре он покрылся багровыми пятнами, и тогда, наконец, его прорвало:

— Ублюдок волосатый, дерьмо шакалье! Отпирай немедленно, отрыжка Нергалова, или я утоплю тебя в ослиной моче, смрадный пес, а печень твою скормлю мастафам! Отпирай, недоумок!

Судя по всему, запас ругательств у гостя был неисчерпаем и вовсе не ограничивался сказанным, но проверить на деле, так ли это, Конану не довелось: на шум из дома выбежала почтенная Сиотвия. Она жестом оборвала словоизлияния своего зятя и обернулась к киммерийцу:

— Отвори. Это почтенный Тефилус, муж моей дочери.

С каменным лицом Конан отпер ворота и отошел в сторону, пропуская внутрь усадьбы отряд, молча протопавший мимо, свирепо лаявшую свору пятнистых мастафов и почтенного Тефилуса, который продолжал отчаянно браниться, несмотря на все увещевания Сиотвии.

Наконец брань его затихла, поглощенная стенами и дверьми дома, и старая княгиня обернулась к северянину.

— Что ты сказал ему?

Киммериец пожал плечами:

— Я велел ему назвать себя или убираться.

Старая аристократка печально вздохнула и собралась уходить прочь, но Конан остановил ее:

— Быть может, теперь во мне отпала надобность?

Она покачала головой:

— Нет.

— Мы с ним не поладим,— счел нужным предупредить ее варвар.