Ай

- Твой?

Юля кивнула, и Лиз потащила его вниз по склону, к корыту, запаркованному даже не на обочине, а всё в той же крайней правой полосе. Колёсиками она не пользовалась — трава ведь, но глядя на то, как легко она справляется с ношей, почему-то думалось, что ей они не пригодились бы ни при каких обстоятельствах.

- Так вот ты какой, Ко! - сказала Юля.

- Э, нет! Для тебя я — дядя Боря.

Он шутливо погрозил ей пальцем, но глаза его не улыбались.

«Что за новости? - снова удивилась Юля. - Он же Сергей. Как и Есенин».

- Потом! Потом все вопросы! Вон уже полиция едет.

Он схватил Юлю за руку и поволок вниз, к корыту. Но тут напомнил о себе индус. Мысль об упущенной прибыли поборола в нём все инстинкты, в том числе, самосохранения. Он тоже выбрался из машины и стал размахивать руками, сыпля незнакомыми проклятьями.

- Заткнись! - посоветовал ему «дядя Боря» по-русски. - Скажи ещё спасибо, что не сдали тебя в лимузинную комиссию. Ты зачем, сволочь такая, петлял по городу? Счётчик накручивал? Так тебе же сказали: фиксированный тариф. Ладно, на вот.

На траву высыпалась какая-то мелочь и фантики из-под конфет.

- Ты думаешь, он тебя понял? - усомнилась Юля.

- А мне какая радость от его понимания? Аллах ему потом всё объяснит.

- Скорее, Будда.

- Я в этих тонкостях не разбираюсь. Заскакивай.

Где-то недалеко действительно засверкала полицейская мигалка. Дядя открыл заднюю дверь, а сам шлёпнулся на переднее пассажирское сиденье, не дожидаясь, когда племянница воспользуется его любезностью.

- Мы что, удирать сейчас будем?

- А чего нам удирать? - удивилась Лиз. - Мы же не преступники какие-нибудь.

При этом она, нарушая все известные Юле правила, выбралась по обочине из затора и утопила ногу в педали газа. Мотор отозвался злобным рычанием.

«Надо было у них документы попросить,» - запоздало мелькнула мысль в голове у московской гостьи.

Лиз домчала их до подъезда многоквартирного дома, когда уже стемнело. Подниматься с ними в квартиру не стала — собственно, её никто и не приглашал. Они прокатились на лифте до пятого этажа, дядя открыл ключом дверь и тут же вручил его Юле.

- Это твой. Сразу запоминай. Восьмая Брайтон Стрит, дом тридцать три, квартира восемнадцать. Код на подъезде — четыреста два.

- Лучше записать.

- Ну, запиши.

Они переступили порог квартиры, и автоматически зажёгся свет, напоминая, что они всё-таки находятся на передовом технологическом фронте. Широкая стеклянная дверь, настежь распахнутая, вела в гостиную довольно-таки большого размера. Там покоился огромный полукруглый диван, виднелся камин. Несколько других дверей были закрыты.

- Твоя спальня — крайняя дверь налево. - Дядя для верности показал пальцем. - Душ там отдельный, клозет. Или гардероб, по-вашему.

- Можно не переводить, - для порядка огрызнулась Юля.

Квартира ей понравилась с первого взгляда. И брат это мамин, кто бы он ни был, выглядел прилично, несмотря на старомодную шляпу. Только вот с возрастом его получалась какая-то неувязочка: он был старше мамы лет на пять, как она говорила, а перед Юлей стоял мужчина ну никак не более тридцати пяти.

- Разглядываешь фамильные черты? - усмехнулся он.

И ещё мама несколько раз специально повторила, что он странный, и что обращать внимания на всякие несуразные мелочи не нужно. Пока не очень понятно, что конкретно она имела в виду. Безалаберность и невоспитанность — это не странности, а, скорее, норма современного мира.

***

Юля уснула в тот вечер молниеносно, будто в пропасть рухнула. В глубокую, если не бездонную пропасть. В тёмную и тихую, наполненную лишь вакуумом. А утром её чрезвычайно удивил тот факт, что за окном светило солнце. Ведь по идее она должна была подняться ещё затемно и проворочаться в постели до петухов, убеждая организм перестроиться на новое время. Но нет, за окном шевелился день в полном разгаре, и даже не скажешь, что слишком рано. Скорее наоборот — ближе к полудню.

Выйдя из спальни с наброшенным на ночнушку халатом, она громко позвала:

- Дядя Боря!

Никто не откликнулся, и она прошлёпала босыми ногами в зал. Никого. Может, он тоже любит понежиться до обеда на мягкой перине? Тогда она не спеша умылась, переоделась в дневной наряд и навестила кухню. Одобрительно отметив про себя размер помещения и его современный полированный вид, Юля открыла холодильник и замерла от неожиданности. Он был настолько пуст, насколько может быть пуст новый холодильник, приобретённый в магазине. В морозилке — девственная чистота. Юля потрогала пальцем полки — холодные. Нет, конечно, холостяцкий быт и всё прочее, но не до такой же степени! В шкафах, развешанных по стенам, стояла шикарная посуда, но никакого намёка на хлопья или крупы. Ни кофе, ни кофейной машины. Микроволновка стерильная, как после генеральной уборки. В кране — вода, на вкус безопасная для желудка. Вот они, странности, начинаются. Знаменитое ньюйоркское гостеприимство.

Ей пришлось слегка подкраситься и выйти на улицу. Кафе она нашла без проблем, едва выйдя на деревянные мостки набережной, на местном жаргоне называемой «бордволком». На расстоянии ста метров плескалось море. Там даже угадывались фигуры загорающих и купающихся. Эти удовольствия потом.

В кафе говорили и готовили по-русски.

- Омлет и кофе, - сказала она толстой официантке, будто бы сошедшей с экрана советского фильма о нарушениях в сфере бытового обслуживания населения.

Столы неожиданно и несовременно были застелены скатертями, что радовало, но грязными, что не очень. Кофе оказался дрянным, и омлет Юля съела только наполовину. Официантка свирепо наблюдала за ней со стула в углу — охраняла что ли? Она рассчиталась наличными, оставив доллар на чай, и подошла, наконец, к морю.

Вода наощупь оказалась тёплой и не такой мыльной, как с виду. Вечером можно будет окунуться. Пляж был заполнен не густо, а публика отличалась пестротой в смысле рас и национальностей. Ходили мальчишки, продающие мороженое. Кружили над головой чайки, в небе парил «кукурузник», где-то на уровне горизонта плыл корабль. Курорт, одним словом.

На бордволке состоялось её первое настоящее знакомство с аборигенами. Не с индейцами, однако, а с русскоговорящим дедом древних лет, с каким-то орденом, приколотым к рваному пиджачку неясного цвета и фасона. Дед находился в крайней степени опьянения, после которой наступает либо сон, либо смерть. Он излучал информацию. Сразу сообразив, что перед ним недавно приехавшая, он в общих чертах и совершенно бесплатно посвятил её в некоторые тайны брайтонской жизни. В течение буквально получаса Юля узнала, что Жора с Пятого Брайтона откинул-таки вчера кони, Танька, певичка из «Метрополя», спит теперь с Вовкой из аптеки, водку у Захарыча по утрам подавать перестали — приходится тащиться в другой конец Брайтона, к Филиппычу. Целоваться дед не лез, поэтому Юля не гнала его прочь. Но за дедом вскоре явилась его «бабка», обругала всевозможной сволочью и утащила за шкирку в родные палаты. Его место вскоре занял Алекс, лидер-гитарист из «Одессы», но этот с меркантильным интересом — ему требовалось два-три-пять-шесть долларов для улучшения самочувствия.

«Боже! - подумала Юля. - Вот почему в Москве их стало меньше. Они все здесь!»

Она подарила Алексу доллар, и он умчался радостный, на ходу крикнув, чтобы приходила к ним вечером «под бордволк».

- Я там живу! - признался он в своём падении.

Потом Юля вышла к знаменитой линии метро, расположенной над головами пешеходов параллельно Брайтон Бич Авеню. Здесь она, в перерывах между пробегающими поездами, наслаждалась одесской речью и наблюдала, как Зинка в тренировочных штанах, но всё равно стокилограммовая, пыталась докричаться до Муськи, идущей по другой стороне улицы с мужем, чтобы сообщить ей последние домашние новости. У фруктовых ларьков суетились мексиканцы, размазывали по тротуару водой из шлангов вчерашнюю гниль, мешали сосредоточенным покупателям выбирать апельсины и яблоки.