Поглощенное время (СИ)

- Где Филипп?

- Он доберется, не бойся. Зеленые рыцари уже сопровождают его.

- Тогда, - остановился трувер, - проводи меня к Аннуин, там Пикси.

- Ты забыл - пошел снег, и все они уснули? Мы не найдем их до весны. Подумай в последний раз, чего тебе нужно по-настоящему. А не то останешься тут, и я буду водить тебя...

- Знаешь, Вакх, - решительно тряхнул головою трувер, - я не могу закончить твой роман. И не хочу.

- Правильно! - расхохотался бог, - Сможешь остаться трувером или комедиантом навсегда, так?

- Ну да, - смутился трувер.

- А что? Хорошая шутка для такого примитивного комедианта, как ты! Тянуть кота за хвост, убивать время... Я ведь тебя, дурака, пожалел - труверы одержимы то одной историей, то другой. Вот и ограничил тебя. Но если не хочешь, не буду. Сочиняй сколько влезет.

- Скорее, сколько вылезет...

- Хорошо, решено!

- Тогда я хочу... Нет, я должен...

Если бы Гебхардт Шванк видел себя сейчас, то вспомнил бы - таким задумчивым и очарованным он бывал только в раннем детстве, когда дед или бабушка рассказывали ему сказки о героях, загадывающих одно или даже сразу три желания. Но ни он, ни Вакх вспомнить этого не могли...

- Я должен, боже, узнать, как погибли Хейлгар Зрячий, Меркурий Донат и Аластер Гвардхайдвад.

- Для этого не надо никуда ходить.

Трувер увидел конец поединка - Гермес в облике спрута облил Зеленого Короля пламенем, расплавил его меч, а самого обратил в камень. Затем было вот что:

...

Бок о бок начали они спуск - царственный муж в шапке черных кудрей и стройный жрец, облаченный как будто бы в медный шлем с защитой для щек.

Лестница была высока, полога, но скуки не было, потому что времени в Сердце Мира не существует.

Почти на середине пути под ногами показалось что-то вроде снега. Епископ Герма остановился, а живописец нагнулся, зачерпнул это ладонью и пропустил сквозь пальцы:

- Забавно. И правда, снежок...

Епископ подобрал сухой вишневый лист.

Потом его мысль зазвучала горько и сухо:

- Я стяжатель, как и любой правящий епископ. Тебя я удерживал долго, но, увы, не обрел.

- Да, - отвечал живописец, - бог в крови, ведьма-жена... Для тебя самого не оставалось места.

- Так ли? Нас удерживало притяжение Храма, он и был этим единственным местом.

- Скоро конец, скоро само Божественное Сердце, оно вот-вот ударит...

- Пошли!

Вечная утрата моя, тяжелое пламя плоти моей, не уходи! Несколько ступеней оставалось, а дальше Путь Крови обрывался в бездну. Там, скорбно мотая головой, ухватив себя за горло, пригасив пламя медных глаз, епископ Герма взмолился:

- Ты... если можешь... разреши!

Живописец промедлил, всматриваясь в серую мглу:

- Нет. Невозможно. Но берегись, твоя плоть исчезает!

Он ухватил товарища за запястье и держал, покуда не перестало радужно мерцать истощенное тело.

- Прости, я так и не смог...

- Слушай-ка, - насторожился епископ, придя в себя, - что-то дрожит.

Оба уселись на последней ступени, свесив ноги в пропасть и стали ждать. Разошелся и сизый туман; пропасть шла вертикально вниз, глубину и ширину ее нельзя было верно оценить, но форма, кажется, была круглой, как и у моря. В самой глубине, подобно яблоку или кулаку, лежало металлическое сердце Гермафродита, покрытое крепкой бурой окалиной. Крылатый бог взлетел по воде и исчез на другом берегу. Сейчас Яйцо уже не пылало, его скорлупа стала цементно-серой и треснула. Когда Божественное Сердце ударило, трещина разошлась, половинки скорлупы рассыпались в пыль, а вверх бросило фонтан слепящего алмазного света. Прогремел по воде страшный гром и замолк. Фонтан пламени ушел вверх, разошелся по поверхности Моря тонкой пленкой, и возник золотой сплошной купол.

- Все, - сказал, подымаясь, епископ Герма, - Новый Бог родился. Нам туда, вниз?

- Не знаю.

- Тогда уходим! Мы обновлены. Может быть, есть еще время...

- Хорошо. Попытаемся вверх.

Они повернули обратно, и играющие золотыми бликами порфировые ступени все так же удобно ложились под ноги. Тела все так же почти не имели веса. Епископ подымался чуть позади и, по своему обыкновению, уперев кулак о кулак, брюзжал:

- И как по сравнению с этим просто любить женщину! Она подходит ему, он - ей, а все остальное доделает матушка-природа!

- А ты-то откуда это знаешь?

- Знаю, знаю.

- И как ты держался?

- Мои страсти большей частью приглушены, силы принадлежали Храму. Ты видел сам, как!

И опять снежок, и вишневые листья... Тут епископ Герма резко остановился, уперся ногами в камень и, хватаясь за глотку, мучительно сведя темно-рыжие брови, смог сказать:

- Подожди! Я знал, что пора умирать. Не хотел умирать один и увел тебя от жены, якобы переиграл ее и отомстил, взял тебя ценою смерти...

Художник медленно развернулся всем корпусом:

- Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови - веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках - слишком беспечен; люди редко используют эти силы. А ты - посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения...

- Преображения...

- Да. И я пошел с тобой. Но... мой бог не понимает боли...

- А ты сам?

- Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя...

- Как подходящего по возрасту и судьбе?

- Не только это. Не могу сказать, слов нет. Вот представь себе, что я сейчас стою там же и тогда, под вишней - что ты сделаешь: прогонишь меня или отпустишь?

- Нет! - с ужасом воскликнул епископ Герма, - Ни тогда, ни сейчас не отпущу. Удержу.

- Ну вот. Ты опять призвал, и я пришел.

- Хорошо. Как зовут твоего бога?

- Вакх.

- Идем наверх, вернешься домой. Давай быстрей!

Но свирепые медные глаза беспокоились, знали иное.

У самой золотой поверхности художник остановился, стал, как вкопанный.

- Иди же! Еще шаг!

- Не могу! - прохрипел тот, закидывая бородатую голову, - Вакх разрастается! Вырвется!

Епископ схватил его за плечи и развернул к себе, но ничего уже не успел. Плоть возлюбленного стала прозрачна, как туман, потом - как вода, и исчезла, прошла сквозь сцепленные пальцы. Возник черный водный смерч, на мгновение коснулся лба епископа Гермы и всплыл, ушел вверх и вправо, на глубину.

Осталась на месте крупная белая птица - то ли баклан, то ли белый гусь. Но и она взлетела кверху в водяном тумане, пробила золотую пленку, взвилась в воздух, крикнув:

- Я сам найду свой следующий дом!

Над Морем белый гусь описал широкий круг и полетел на юг, на виноградное побережье.

Епископ Герма чуть спустился, покинул порфировую лестницу и ушел влево. Он брел в ледяной плотной воде, и руки его висели.

Чуть дальше возник какой-то хаос - разбросанные камни, кажется, рухнувший дольмен. Каменные черные ветви и длинные водоросли. Белый песок. С песка подпрыгнул крупный гребешок, показал розовое нутро, хлопнул бледными рифлеными створками и увязался за епископом. Тот видел его, но заговаривать не собирался.

Поравнявшись с дольменом, епископ Герма резко сел. Под камнем часто дышала полосатая мясо-розовая пучеглазая рыба, сдвигала и раздвигала колючие жабры, дергала длинными усами. Крупный глаз провернулся и блеснул в красном кольце.

- Передир! Локсий! Ты, скарпия - вот я пришел.

Но рыба пока ожидала.

Гребешок снова взлетел и упал у ног.

- А, это ты, Киприда, - равнодушно и медленно сказал епископ Герма, - пришла и ты. И в таком виде - сплошное детородное место из известки, да еще с жемчужиной внутри - все как полагается. Понятно - медь, страсть, зеркала... Смешно: я жил как Гермес, так и не обретя его, и не думал, что понадоблюсь еще и тебе. Шаман переменного пола, неудачный гермафродит...