TothFaiarta. Мраморная луна (СИ)

Не стоило этого вообще начинать. Мысль отдается болью – всего несколько дней назад я слышал, как ее озвучивали перечерченные белым губы.

Я уже почти у самого выхода – но мое плечо оказывается стиснуто в стальной хватке тонких перепачканных чернилами пальцев. Нахмурившись, разворачиваюсь. За что ты так со мной? Я не просил. Я…

- Ты меня дразнишь. День за днем. Уже три года ты преследуешь меня во сне, - твои глаза – словно озера жидкого золота. Удивительно светлые. Невероятно глубокие – настолько, что хочется утонуть в них и никогда не пытаться выбраться на берег. – Это… это безумие. И оно закончится катастрофой.

Твои губы пахнут ветром и холодом Тени. Ты, такой мягкий, светлый, уступчивый, сейчас не подчиняешься – но подчиняешь. Бескомпромиссно. На грани жестокости – прикусывая и не давая возможности ответить, перехватываешь руки, заводя их мне за спину.

И я впервые за прошедшие шесть с лишним лет не хочу владеть. Я согласен подчиниться. И ты, похоже, прекрасно это чувствуешь.

- Если сегодня у тебя будет открыто – я приду, - ни капли нежности, лишь нечто, до боли напоминающее приказ. Но почему именно такое обращение заставляет все внутри стиснуться от непереносимого тепла.

- оОо –

Андерс стоял возле двери поместья Амеллов, сжимая кулаки. Его пробивала крупная дрожь от смеси предвкушения и ярости. Этот… Хоук год за годом доводил его до белого каления – и целитель не знал, что ему ответить. А тут, как в насмешку, он… подчинился. Уступил. Подобное было слишком неправильно, и маг не представлял, почему это происходит. И уж точно не мог предположить, к чему приведет.

Дом был погружен в темноту – лишь узкая полоска света, словно указатель, перечерчивала ступени лестницы, ведя к спальне. Целитель, сделав глубокий вдох, поднялся наверх и толкнул чуть приоткрытую створку.

Хоук сидел на подоконнике высокого окна, глядя куда-то вниз, в темноту.

Некоторое время Андерс стоял возле двери, наблюдая за ним – и чувствовал, что с каждым мгновением запутывается все сильнее. Где сейчас был тот непримиримый боец и жестокий ублюдок?

- Справедливость… не одобряет, что я тобой увлекся.

- С чего бы ему это одобрять? – на миг Андерсу показалось, что в этой фразе есть весьма конкретный подтекст, что Хоук знает… хотя, откуда бы?

А еще – именно сейчас, в дрожащем неверном свете камина и в пляске теней он различил то, что должен был понять очень давно – если бы ненависть не застила взор.

Хоук был удивительно… молодым. Быть может, даже моложе самого целителя. Лишь только провалом темноты выделялся взгляд – невероятно-синий, сейчас, однако, казавшийся абсолютно черным.

Слишком юное лицо со слишком старыми и больными глазами.

Это вопиющее несоответствие оказалось заметным только тогда, когда его черты не кривила жестокая усмешка. Андерс хмыкнул, делая шаг вперед.

- оОо –

Я забыл о том, что ты обещал прийти. Просто забыл. В тот вечер нам пришлось тащиться к Порождениям на огонек по заказу Наместника – и в итоге послов Кунари мы так и не вытащили из того дерьма, в которое их угораздило вляпаться, потом еще сутки мы пили в «Висельнике» - и я то и дело ловил на себе твой задумчивый взгляд… потом нас дернуло свалить на Рваный берег по просьбе Авелин…

Я не ждал тебя. Или, быть может, ждал слишком отчаянно. Ты стоишь в дверях, бурчишь что-то про своего духа… а я не могу оторвать взгляда от твоих глаз. Тягучий мед, смешанный с кровью. Темный ривейнский янтарь. Кажется, твои радужки меняют цвет, реагируя на твое настроение, любовь моя. Любовь? Когда ты стал для меня чем-то большим, чем наваждением? Не помню – да и не стоит.

Ты изучаешь меня – долго, пристально, задумчиво. И, словно в ответ на мои мысли, коротко хмыкаешь, протягивая мне руку.

И я принимаю ее – невольно. Ты слишком похож на НЕГО. Каждый твой жест, так или иначе, находит в моей памяти свое отражение – в исполнении Хозяина. Каждое твое слово – это эхо его слов.

Лишь одно позволяет мне разграничить прошлое и настоящее. В твоем голосе нет властности. Холод, боль, жажда, нежность – редко, но мелькающая…но ни капли того, что отличало Осциваса. Ты молчишь – и в этом молчании скрыто больше, чем может показаться в первый момент.

- Я ненавижу тебя, – но взгляд, полный боли и тоски, не лжет. В тебе давно нет ненависти – лишь непонимание. Мы – две песчинки в жерновах мироздания. Быть может – станем пылью. Быть может – сломаем всю систему. Не нам решать, не нам судить.

Ты удерживаешь меня, обхватив пальцами запястье, задумчиво гладишь тонкие синеватые линии вен… Рывок – и я впечатываюсь в тебя всем телом. Твои руки – словно тиски, смыкаются на моем поясе, и взгляд все еще не теряет задумчивости:

- Я не понимаю тебя, Гаррет Хоук. На секунду мне кажется, что я осознал, дочитал последнюю страницу… и в тот же миг ты становишься другим.

Ты не ждешь ответа – и вновь я тону во вкусе вольного ветра и во льду Тени, что пропитывает твое дыхание. Ты силен. До жестокости, до безумия силен. Но… между нами стена, как бы я не жаждал раствориться в твоей силе. Я ощущаю этот невольный барьер – и ты ощущаешь его тоже. Хочу ли я миновать его?

Нет. Не сейчас. Быть может, позже, но точно не сейчас.

Твои руки – невыносимо горячие, они клеймят, словно тавро, нанося на кожу невидимые знаки принадлежности, и я не могу не подчиниться их прикосновениям. Иногда подчинение – лучший из путей. Ты сминаешь мои губы, выпиваешь досуха мое дыхание, и кисти ломает жгучей болью неконтролируемо-крепкой хватки тонких пальцев.

Верни мне небо, душа моя. Верни силу жить, надеяться, верить. Сможешь ли ты? Горло перехватывает – слезами? Болью? Жаждой? Быть может – всем и сразу? Я не хочу ждать. Два шага – и я роняю тебя на себя, рухнув в мягкое нутро постели. Ты снова стискиваешь мои запястья в одной руке, второй нетерпеливо распахивая полы рубашки.

Почему именно сейчас выплескивается вся моя боль – в резких движениях, в отчаянных поцелуях-укусах, в жгучей тяге к тебе? Сейчас, когда внутри все плачет от скованной жажды ощутить твое тепло и позабытую нежность? Почему все так неправильно? Почему с Волчонком я мог выразить всю ее – но смирял звериный голод, тогда как с тобой получается с точностью до наоборот?

- Пожалуйста…

Твои губы отвечают на сдавленную мольбу, оставляя обожженную метку на шее, словно ты хочешь наказать…

- А как же Фенрис? Этот дикий зверь? Или он все же… пошел против тебя? – шепчешь на ухо, болезненно прикусывая скулу.

- Он ушел. Вряд ли что-то вообще могло быть…

- Хорошо, - шепот уже почти неслышен, и я различаю слова лишь по движению губ, скользящих по моему горлу. – Знаешь, в Круге любые отношения были игрой, - острые зубы сжимаются на ключице, срывая у меня невольный стон. – Потому что подобная слабость была слишком опасна для любого из нас. Но сейчас я думаю… а было ли это слабостью?

- Ты же… не говорить сюда… пришел! – последнее вырывается вскриком, когда твои губы скользят по моему соску, мимоходом его сжав, отчего все внутри перекручивается от невыносимого желания.

Твоя одежда… она явно лишняя… содрать ее – почти экстаз. Прижаться всем телом к твоей гладкой, едва ли не более светлой, чем моя собственная, обнаженной коже – наслаждение вдвойне. Твои губы – мучительно-твердые, уверенные, и хочется перехватить их, не давая очерчивать линии мышц, но ты держишь крепко, не позволяя двинуться.

Ты хочешь сломить, выплеснуть все, что накопилось – не ненависть, но раздражение и злость, годами нараставший голод, сейчас вскипающий безудержным пламенем.

Когда прохладный воздух касается болезненно возбужденной плоти – я уже не могу сдержать стона, и на твоих губах появляется улыбка. Не ухмылка, не усмешка – именно улыбка, в которой можно прочитать даже нежность – если обмануть самого себя. Как же я тебя ненавижу… Как же я тебя люблю. Мое проклятие. Мое наваждение.

Ты горишь – я чувствую это всем тем, что есть во мне от Аколита Тота, почти полторы сотни лет читавшего это в своем неизменном партнере на Бдениях. Нетерпеливо оглаживаешь мои ягодицы, прижимаешь уже смазанные чем-то – когда только успел? – горячие пальцы к чувствительной полоске кожи возле сомкнутого кольца мышц – и ловишь сорвавшийся крик своими губами, когда мое тело пробивает разряд магии. Слишком сильно, слишком …много.