Мириад островов. Игры с Мечами (СИ)

— Бьярни, так это я именно что понимаю. Но ведь палач, сами подумайте.

— Галина, можно подумать, вы прямым ходом из вашей Раши явились, — он выдернул из стены какую-то щепу или лучинку, сунул было в рот, помусолил, спохватился, вытащил. — Знаете ведь, что со времён Эстрельи семя Акселя вхоже к королю, сам король при случае играет роль радушного свата с гостинцами, а мы трое тянемся попеременно за теми и за этими? Рейнгард был в юности хорош собой, умел снимать боль одним касанием перстов, целить травяными настойками раны телесные — вроде мигрени, спинной сухотки и задержки кровей, — а наравне с ними и духовные. Знаете ведь, как у нас говорят: меж человеком и раем стоит не вина, а раскаяние. Вот исполнитель суровых приговоров как раз и избавляет от тех неприятностей, которых приносит пациенту биение себя в грудь со словами «mea culpa, mea maxima culpa». Соразмеряя наказание с внутренним самочувствием. В пределах вынесенного приговора, ясное дело. А что до Всевышнего… Божеству ведь всё равно достанется на долю просвещать и поднимать новоприбывшего до своего уровня.

— Парадоксально до кощунства.

— Уж такой вот я гадкий… Мейни, ты там близко? Подслушивал или нет?

Выглянул наружу:

— Стоит красавец, никуда не делся. Взирает бдящим оком. Иния, теперь надо бы мне вас ввести в курс самого главного, — он кивнул на узкое серое тело, что лениво плескалось в воде канала, раздвигая узким рылом водоросль. — Учителя и прародители.

Пока вдвоём шагали вглубь посёлка — Мейнхарт на приличном расстоянии и держа руку на эфесе, — Галина спросила:

— Не могу понять ваших с ним братских отношений. То ссоритесь, то вроде даже тянетесь навстречу.

— А вы этого понимания ещё не купили, — Бьярни снова усмехнулся. — Прослушайте лучше на ходу курс политической этнологии. Вот эти плавучие лентяи за пределами морянского жилья работают вполне конкретно: инициируют двуногую мелкоту, загоняют для ба-нэсхин рыбу, ныряют с ними на спине за жемчугом, перламутром, редкими кораллами и прочей диковинной флорой на обмен и продажу, встречают гостей с той стороны Радуг. Что дело их непростое, видно уже из того, что делегации двадцать первого столетия сменились веком примерно восемнадцатым и раньше. Экспедиция Лаперуза, прикиньте.

— Игры со временем. Ничего себе.

— На удивление сдержанная реакция, — говоря, он ловко перебирался с платформы на платформу, ловко перепрыгивая через узкие протоки, Галина за ним, держась за руку. «Аналогии в самом деле с рекой, а не морем. Венеция».

— Бьярни, меня ведь тоже мимо здешнего Кербера водили. Не говоря обо всех вертских декорациях. Мы тут не живём в рутенском смысле, а воплощаем и отрабатываем некие возвышенные понятия: сословная честь и благородство, вольные искусства и ремёсла, отшельничество, жизнь совершенного дикаря, совместный труд в поте лица. Кажется, я не в ладу с логикой и риторикой…

— Да нет, я понял. Что вы тоже, наконец, поняли. Вот смотрите: папаша Хельм в своё время нацепил на Триглавца ошейник кота Грибо. А кто такой Грибо? Книжный персонаж, приятель Нанни Огг. Огг. В сумме выходит Тир-нан-Огг.

— Как говорится, я давно подозревала, что мы пребываем в специальном раю для грешников, — Галина не удержалась, фыркнула. — Что ещё придумаете?

— Гали, я не выдумываю — просто думаю. В Вертдоме не разгуливает энтропия. Всё дикое успешно прозябает, всё культурное цветёт и пахнет без проблем. С инфекциями типа чумы или эболы удаётся справиться без антибиотиков и сульфамидных препаратов, одними травяными настоями и животными вытяжками. Низы по-прежнему тупы и легко управляемы, но верхи не используют это для угнетения, довольствуясь относительно малым. Те и другие не верят, но знают…

Он оборвал себя.

— Центральный акваторий. Площадь плавучих собраний. Идёт самая игра — дневная, ночью у них мало принято, разве что один на один.

В самом деле, вода здесь буквально колыхалась от обилия узких, грациозных тел, сероватых и исчерна-смуглых. Совершенных и совершенно нагих. Переплетающихся в подобии сложнейших танцевальных иероглифов. Вот совершенно нагой мальчишка оседлал, а потом поднырнул под хэарха едва ли не вдвое его массивней, две юных девушки смеялись, обхватив другого, чуть поменьше, с обеих сторон и пытаясь то ли его утопить, то ли перевернуть кверху брюхом, вот небольшой юркий самец пробовал, заходя носом снизу, вытолкнуть на поверхность улыбающуюся ба-инхсани, которая от восторга позабыла как дышать. Слагались и тотчас распадались много более виртуозные комбинации.

На сей раз до Галины дошло почти без купюр.

— Бьярн, они же совокупляются все со всеми…

— Нет, обмениваются знанием, — ответил он суховато. — Для чего им нужно скрестить клинки, но иногда хватает соприкоснуться кожей.

— Зоофилия. Скотоложество.

— Они так вовсе не считают и никогда не думали о себе как о скоте. Во-первых, всё, что происходит, случается по доброй воле и осознанно. Во- вторых… Это мы с вами воспринимаем ба-фархов и ба-нэсхин как два разных вида, но сами они думают и существуют как единый древний народ. Исконный народ, понимаешь? И у тех, и у других, в отличие от землянцев, неярко выражен половой диморфизм, язык и речь, несмотря на различие в органах, производящих звук, строятся по единым законам. Возможно, благодаря тому, что дельфины — отличные телепаты и кинэстетики, в терминах я затрудняюсь.

«Я, похоже, и вообще их не знаю. Похоже, с Юлианом ты общался куда больше моего».

— В общем, они могут сообщаться с младшими соплеменниками путём телесных контактов, вплоть до самых глубоких. Это игра и школа, наслаждение и передача опыта в одно и то же время. Симбиоз двух ветвей одной расы.

Он вздохнул:

— И это красиво. Боги морских глубин, как это красиво на воле, в открытой воде, вне стен!

На этих словах его рука плотно стиснула плечо Галины, затем оттолкнула, будто чуть напоказ.

«Мейнхарт. Он только что подошёл, всё это зрелище для него».

— Я, собственно, и хотел разбудить в тебе некие амбивалентные чувства, — сказал Бьярни. — Как и в себе самом. Пройдём дальше, вон в тот закоулок, вроде тупика.

Внутри, посреди трёх сомкнутых стен, даже воздух казался другим — чуть затхлым, как в бассейне. Плоты смыкались друг с другом, тротуары явно были шире обычного: по-видимому, здесь находились нежилые помещения — склады или типа того. В мутноватой воде колыхалось тело большого хэарха с головой, вытянутой на закраину и лежащей на широкой перемычке. Шкура выцвела, легла складками и словно обмахрилась на них — приглядевшись, Галина распознала колонию бородатых моллюсков, которые любят прилипать к судну, долго стоящему на приколе.

— Проклятие высокого разума, — тихо проговорил Бьярни. — Хэархам не дано умереть легко и бездумно. Хоть и они, и люди-моряне дряхлеют быстро, агония предсмертия длится порой месяцами. Вот он неспособен вынырнуть, погрузившись в воду, и даже поднять голову, чтобы черпнуть воздух дыхалом. На суше его кожа, как у обычной афалины, полопается, от морской соли гниёт, и к ней получают доступ паразиты. Счищать наросты больно — сходит часть шкуры. Меня вызвали, потому что я милосердный палач. Выпиваю человека полностью и без боли. Только я никак не могу… Уже с неделю… Не могу принять это безгрешное творение божие за человека. Понимаешь, Галина, я никогда не убивал зверей!

На этом вопле Мейн оказался лицом к лицу с обоими. Извилистым, молниеносным движением потянул стилет Галины из запястья и ножен, склонился над водоёмом, повёл бережными пальцами по скуле хэарха от ушного отверстия до угла приоткрытой пасти. Только пальцами, сложенными в щёпоть…

И в воду хлынуло нечто куда более тёмное, чем она сама. Похожее на струю расползающегося тумана.

Голова старика сползла с поддержек, корпус утонул в клубящемся мраке.

— Я снял с тебя ношу, главный брат, — сказал Мейнхарт очень спокойно. Повертел оружие в пальцах, вытер густо-лиловую кровь полой дорогого сюркота. Так как хозяйка не протянула руки, опустил на пол. Подумал и сложил туда же саблю: