Мой путь озарён рассветом (СИ)

Человек должен был стать копией вернувшейся со своей охоты Соны, но у меня ничего не вышло. Наверное, я слишком многое знала о людях, но слишком мало понимала в этом. Пытаясь воссоздать малейшие детали внешнего вида и внутреннего устройства, я делала их совершенно нежизнеспособными. Не желая глядеть на неживое и жуткое лицо, словно вышедшее из-под пальцев плохого кукольника, я позволила маленькой фигурке, которая могла бы стать копией Соны, навсегда исчезнуть, и более никогда не пыталась повторить этот опыт.

Однако с того самого дня я вдруг поняла, что на лице настоящей Соны тоже вижу маску. Очень хорошую и крепкую маску, которая давно срослась с настоящим лицом и даже стала им. Улыбчивая, весёлая, верная друзьям охотница, рядом с которой мне было хорошо и которую я искренне любила, лишь усиливала мою тоску по Рии и Дисе. Им, не Соне мне хотелось бы рассказать о моих успехах и терзаниях.

Я никак не могла понять, когда именно появилась эта маска. Была ли она с самого начала или, может, появилась после того, как сгорела деревня? Как они начали встречаться с Тео? Как покинул клан отец Соны? Охотница никогда не спешила делиться своими бедами и не особенно лезла в чужие. Это было очень тактично с её стороны, но это же казалось мне разделяющей нас преградой, и эта преграда росла. Ведь об отъезде можно было предупредить. Можно было передать мне записку, в конце-то концов.

— Всё будет хорошо, — пообещала мне Сона однажды, когда я, задумавшись о том, что мы на самом деле значим друг для друга, забыла подавать признаки жизни во время разговора. — Что бы там ни происходило, всё будет хорошо.

— Знаю. — Рано или поздно все нынешние проблемы станут лишь бесплотными воспоминаниями, но их место займут другие. — Когда вам на охоту в следующий раз?

— Не знаю. До выпускной недели два месяца, так что они там пересматривают расписание, чтобы школьники не пропустили ничего, а у нас не образовались дыры.

— Но ты предупредишь меня, когда будешь уходить?

Сона смутилась. Когда я сказала ей, что её уход без предупреждения задел меня, она явно опечалилась, но я так и не смогла избавиться от чувства неискренности.

— Я обязательно предупрежу тебя заранее, — пообещала охотница. — Как только сама узнаю. Главное — не забыть, как в тот раз…

Она улыбалась так же, как улыбалась всегда: немного смущённо, но тепло. И всё-таки мне казалось, что Сона не предупредит меня. Забудет, не успеет, окажется слишком занята… Я с тоской вспоминала первые месяцы своей жизни в клане. Тогда мы общались с Соной и Малисаной, и первая очевидно была моим другом, а вторая — нет. Но время безжалостно меняло всех, и вот мы с Соной стремительно отдалялись друг от друга, а во взгляде Малисаны — всё ещё полном боли и одиночества взгляде — больше не было ненависти.

На улицах Белого Лиса не осталось снега: эта весна пришла быстро и рано, а может быть здесь так было всегда. Вокруг города разлились королевские лужи, создавая идеальное место для игр с огнём, но в лесу, по словам Соны, снег будет лежать ещё долго. Запах весны становился невыносимо сильным, казалось, сам воздух стал легче. Душа требовала летать и петь. Как-то раз, когда Крис провожал меня домой, он остановился у одной из растущих на торговой улице яблонь, пригляделся к набухающим почкам и вдруг сказал:

— Когда они зацветут, я нарисую тебя с ними.

— Хорошо, — согласилась я, не пытаясь скрыть удивления.

— Тебе придётся сидеть под ними и не двигаться.

— Но ведь ты прекрасно умеешь рисовать и без натуры.

— С натурой лучше.

Я не стала спорить, хотя это всё равно казалось мне странным. Должно быть, Призрак это почуял, потому что он вдруг грустно улыбнулся и сообщил:

— Цветущие яблони и вишни всегда напоминали мне о матери.

Крис никогда, никогда не говорил о своей погибшей семье ни со мной, ни, насколько я знала, с другими. Всё, что мне удалось узнать, основывалось на словах тех, кто застал этих людей живыми, и это было ничтожно мало. В конце концов я привыкла видеть Призрака бесконечно одиноким и свободным в своём одиночестве.

— Рядом со Фрибодом были огромные фруктовые сады. Каждый год, когда зацветали яблони и вишни, мама пекла пирожки, оставляла их нам, собирала вещи и уходила на несколько дней, иногда пропадая целыми неделями. А возвращалась с картинами. Когда мы с сестрой были маленькими, она брала и нас с собой, но потом мы пошли в школу, и вышло так, что мать уходила сразу после выпускной недели, когда у школьников начинались праздники.

Крис не смотрел на меня, и я молчала, не решаясь нарушить тишину. Призрак не нуждался в моём ответе или ответной истории, он просто захотел рассказать и рассказал. Позволил мне войти в свою душу ещё немного глубже. Мне отчаянно казалось, что за этими словами кроется нечто большее, какой-то тайный смысл, который мне предстояло разглядеть, но я никак не могла его увидеть. Мы остановились у моего крыльца всё так же молча, и вместо обычных слов прощания Крис меня поцеловал.

Заходя в дом, я вдруг поняла, что мне страшно. Вдруг это прощание имело совсем иное значение? «Вдруг он скрыл от меня что-то? — испуганно думала я. — Что-то плохое?» Маясь этими мыслями, я расхаживала по своей комнате, словно запертый в клетке зверь. Хотелось побежать к Коре, спросить, не кроется ли в истории о весенних художествах её старой подруги нечто ужасное, но на это я не имела права. Крис рассказал историю мне, а не Коре. Сказанное должно было остаться со мной.

И всё-таки к вечеру я не выдержала. Когда за окном начало темнеть, а стёкла окон дома напротив порозовели от первых лучей заходящего солнца, я выскочила из дома и побежала к Крису. Нежный закат за моим левым плечом то и дело призывал оглянуться, чистый свежий воздух вызывающе пах весной, и я вдруг решила, что вытащу Призрака из города, мы найдём сухое место, сядем там, будем смотреть на звёзды и дышать весной. И всё будет хорошо, не случится ничего плохого, потому что к такому тихому и нежному счастью ничто плохое просто не осмелится подойти.

Я боялась, что Криса не окажется дома, но увидела его в окне ещё до того, как постучалась в дверь. Призрак подтащил мольберт к окну впритык и теперь рисовал, наверняка закат. Мне вдруг захотелось затаиться где-нибудь в стороне и смотреть, как он рисует: как отходит от мольберта назад и возвращается, хмуря брови, как вертит в руках кисть, как внимательно вглядывается в объект, который пытается перенести на холст. Наверное, я так и сделала бы, но Крис заметил меня раньше, чем я приняла решение. Удивлённо приподняв уши, он пошёл открывать, отложив работу. Я всё испортила: такие закаты догорают слишком быстро.

Призрак смотрел на меня и молчал, я молчала тоже, понимая, что тем самым краду у него драгоценное время.

— Ты ведь никуда не исчезнешь, да? — спросила я наконец.

— Почему я должен исчезнуть? — не понял Крис, и я с облегчением вздохнула.

— Не знаю. Только обещай мне, что ты не исчезнешь, не предупредив, как Сона. Даже если ненадолго. Потому что если я поверю, что ты не вернёшься, я… Я не думаю, что смогу без тебя…

Слова застряли в горле. Я хотела сказать, что не смогу без него жить, но это было ложью. Разлука не остановила бы моё сердце, вот только представить себе такую жизнь я тоже не могла.

Призрак смотрел на меня очень серьёзно, даже не думая смеяться над моей глупостью, и эта серьёзность радовала и пугала одновременно.

— Хорошо. Но ты пообещай мне то же.

От неожиданности я чуть было не засмеялась сама.

— Я? Я-то куда могу деться?

Крис не ответил. Он только поднял голову и посмотрел на что-то за моей спиной. Я оглянулась и увидела облака, окрашенные закатом в нежные рыжие и розовые тона.

— Обещаю. Туда — никогда, — прошептала я.

Мы стояли на крыльце у открытой двери и смотрели на закат в полном молчании, пока его последние лучи ни скрылись за крышами домов впереди. Тогда Призрак потянул меня в дом, и я вспомнила, что окончательно загубила его работу.