Сила двух начал (СИ)

— Ты, что, хочешь, чтобы Мэгги вновь страдала, лишь бы выяснить, что еще она может помнить?— воскликнула Кэт в ужасе,— неужели она для тебя как подопытный клабберт?

— Конечно, нет, Кэт, Мэгги мне очень дорога как внучка. Но мы ведь все равно ничем не сможем ей помочь...

— Тогда остается надеяться, что припадок больше не повторится, иначе...

Голос Кэт пресекся, а взгляд, что лучился отчаянием и горечью, она устремила в пространство.

— Мы будем молиться, чтобы беда обошла нашу Мэгги стороной,— сказала Мелинда, крепко сжимая руку дочери.

Кэт, очнувшись, кивнула, прекрасно зная, что ничего другого им просто не остается...

С этого дня каждая минута стала для Кэт медленной пыткой – волшебница беспрестанно находилась рядом с дочерью, с тревогой и то уменьшающейся, то начинающей набирать силу паникой ожидала повторения припадка. То, что Мэгги вела себя, как ни в чем, ни бывало, теперь казалось Кэт плохим знаком. Она была как на иголках и, как ни старалась вести себя, как ни в чем, ни бывало, у нее это плохо получалось. Все чаще и чаще происходили нервные срывы, Мелинде казалось даже порой, что Кэт сходит с ума... Она уже было хотела настоять на немедленном лечении, но именно тогда Кэт словно пришла, наконец, в себя – перестала смотреть на Мэгги с болью во взгляде, думая, что ее вот-вот поразит припадок... Сама волшебница не могла объяснить, почему так произошло – просто она почувствовала, что никакой угрозы для Мэгги нет, и не было. Так прошел целый год со дня припадка, многочисленные шрамы, свидетели припадка, постепенно совсем исчезли вопреки страхам Кэт. Она больше не спрашивала у дочери, что еще она видела во время припадка, боясь услышать нечто страшное, да и Мэгги словно бы забыла о том дне, стерев его из памяти. Девочка так же совсем не упоминала о Джеке, словно у нее никогда не было отца. До припадка Мэгги знала о нем лишь то, что он умер, едва ей исполнился год, ну и, разумеется, видела карточки с его ликом – мягко улыбающийся невидимому собеседнику мужчина с коричневыми глазами и черными волосами, что теперь были и у Мэгги... Узнав же всю правду во время припадка, девочка не задала матери ни единого вопроса о том, почему ее отца убили, словно знала это и так. Кэт же была этому лишь рада – те раны ее сердца, что кровоточили так долго после смерти ее любимого, постоянно открывались вновь, стоило ей вспомнить те времена, когда ее любимый был с ней и дочерью... Кэт замечала, что грусть ее не укрывается от Мэгги и в такие моменты девочка забиралась к матери на колени, и, обнимая, заглядывала в глаза своими черными, как агат, глазами – словно пыталась бессознательно разделить с Кэт эту боль. И, что самое странное, ей это удавалось – волшебница чувствовала, что боль, прочно засевшая в ее сердце, поспешно отступает, словно изгнанная неведомой силой, и измученная душа Кэт получала долгожданный покой. Со временем воспоминания о Джеке приносили волшебнице только грусть и неизбывную нежность, и эти же чувства оставались в ее сердце как бы в напоминание о том, сколько счастливых мгновений она провела с любимым.

Шло время, перетекая из будущего в прошлое; наступил 85 год, что принес в семью Мейндженов большие перемены. Ранней весной, в середине марта, в то время, когда снег только-только растаял, и показалась молоденькая травка, Мэгги наконец-то нашла себе компанию, которой была лишена до этого – в их небольшой деревеньке совсем не было ее ровесников, все дети уже учились в магических школах. Соседний дом, до сих пор пустовавший, в один из весенних дней оказался заселен – новым семейством. И по счастливой случайности у семейства Джейсонов была шестилетняя дочь – ровесница Мэгги. Ее звали Элис, и, так как у нее не было ни братьев, ни сестер, она быстро сошлась с Мэгги – уже на второй день девочки везде ходили вместе и проводили долгие часы за всевозможными играми в ближайшей рощице. Правда, случались и ссоры, и тогда Мэгги и Элис могли враждовать месяц и больше, даже если причина ссоры была пустяковой. Частенько Мэгги, в общем-то, добрая и отходчивая, приходила мириться первой, но иногда, когда речь шла о чем-то важном ей, о чувстве оскорбленного достоинства, к примеру, Мэгги не прощала Элис даже тогда, когда она сама приходила к ней с извинениями.

Так произошло в конце сентября – Мэгги, что обычно возвращалась домой к ужину, пришла в один из дней незадолго до обеда, который всегда пропускала. Кэт, увидев дочь, сразу поняла, что что-то не так – девочка буквально летела к дому, ее глаза были непроницаемо-черными, и зло блестели на бледном лице, тонкие губы словно призывали некую кару на голову невидимому обидчику... Мэгги хотела было пролететь мимо матери, но Кэт остановила дочь, перехватив за локоть.

— Мэгги! Что произошло?

Секунды две Кэт казалось, что Мэгги сейчас кинется на нее – такое безумное лицо у девочки стало вмиг. Но уже через пару мгновений оно кардинально преобразилось, стало просто серьезным. Глаза стали более мягкими, не черными, а серыми, и смотрели с непониманием и затаенной болью.

— Я думала, Элис поймет меня, когда рассказывала про свой припадок,— сказала Мэгги с горечью в голосе,— но она лишь рассмеялась мне в лицо, посоветовала меньше фантазировать... Неверие Элис не сделало ее моим врагом, но подругой ее я больше считать не могу.

Кэт ответила Мэгги лишь растерянным взглядом – подходящие слова для утешения и ободрения дочери почему-то не шли на ум.

— Но ты же не пыталась отстоять свою правоту силой?— спросила Кэт у дочери с затаенным страхом в голосе – обычно способности к волшебству появляются лет в семь, а Мэгги было пока что лишь шесть.

Страхи Кэт не были оправданы – девочка со странной, кривой улыбкой покачала головой в ответ:

— Конечно, нет, так я ничего бы не добилась.

Кэт перевела дух, но не смогла удержаться еще от одного вопроса, который задала словно бы по инерции:

— А как бы добилась?

— Только если бы смогла показать Элис, каково на самом деле пережить подобное,— ответила Мэгги с расстановкой, глядя в пространство остановившимся взглядом.

Волшебница, глядя на дочь, невольно ощутила тревогу – сейчас Мэгги выглядела намного старше своих лет, да и рассуждала совсем не по-детски. Но тревога эта, едва появившись, ушла – девочка, переведя взгляд на мать, мягко улыбнулась ей:

— Не беспокойся за меня, мам, ссора эта – пустяк. Давай лучше посмотрим на твоих любимцев.

Кэт, улыбнувшись дочери в ответ, подхватила Мэгги на руки, и, зайдя в гостиную, уселась вместе с ней на диване, обложившись старыми фотокарточками с изображением различных волшебных существ. Такое времяпрепровождение – за фотокарточками с любимцами Кэт, уже стало традицией для Мэгги – тогда, когда она была расстроена, вид волшебных созданий словно бы успокаивал девочку. Вот и теперь Мэгги уже через десять минут безмятежно улыбалась, разглядывая то единорога, то гиппогрифа. Кэт попробовала было объяснить дочери, что даже лучшие друзья могут порой недопонять друг друга, но девочка, едва услышав об этом, пронзила ее таким взглядом, словно на месте нее была Элис, и поспешно выбежала на улицу, уже не слыша несущихся вслед увещеваний матери. Кэт не стала догонять Мэгги — раз она хотела уединения, лучше было не навязывать ненужную помощь, а оставить дочь в одиночестве. Мэгги вернулась часа через три, но с матерью говорить уже не хотела – заперлась в своей комнате.

Кэт стало ясно, что ее дочь была сильно задета насмешками Элис – так сильно, что больше даже слышать о подруге не хотела. И волшебнице пришлось с этим смириться – Мэгги совершенно не желала говорить с ней на эту тему. Тогда Кэт поговорила с Элис – девочка твердила, что невиновата ни в чем, а что виновата Мэгги – и все дело в ее чрезмерной уязвимости и в любви к выдумкам. Кэт, выйдя из себя, сообщила, что ее дочь никогда не лгала и для пущей убедительности в красках описала припадок Мэгги. Элис это необычайно смутило, но раскаяться не заставило – из-за чистого упрямства.

Больше двух месяцев Мэгги и Элис были в глухой ссоре, и Кэт уже казалось, что слова ее дочери о глубокой обиде и ненависти правильны – но тут, под Рождество, Мэгги, наконец-то, помирилась с Элис. Кэт не видела, как именно это произошло – в один из вечеров декабря ее дочь пришла домой не одна, а с Элис. Они обе что-то бурно обсуждали, улыбаясь во весь рот, но почему помирились так и не сказали толком – Кэт услышала от дочери только, что ей сильно не хватало общества подруги, и ни слова больше. Кэт вздохнула с облегчением, но все же не смогла не заметить одну странность – теперь Мэгги не звала Элис в гости, а сама пропадала у нее часами. Волшебница списала эту странность на нежелание Элис сталкиваться с ней. Но было еще кое-что, что тревожило Кэт – раньше всегда рассказывающая чем занималась вместе с Элис, теперь Мэгги говорила одно и то же краткое «играли», и расспросы матери оставляла без ответов, закрываясь у себя к комнате или же убегая из дому – к Элис. Побеги эти становились все чаще, Кэт запретила Мэгги выходить из дому, обвиняя в изменениях характера дочери Элис, она запретила Мэгги общаться с Элис – и теперь девочка ссорилась с матерью постоянно, вновь и вновь убегала к Элис, затем – возвращалась домой, под домашний арест, вновь орала на мать... Так продолжалось до тех пор, пока очередная ссора Кэт и Мэгги не закончилась плачевно для девочки – волшебница, секунду назад в гневе орущая на дочь, мгновение спустя с ужасом наблюдала, как Мэгги, упав на пол, забилась в судорогах боли, исступленно крича и плача... Кэт взяла ее, неистово бившуюся, на руки, осознавая, что вновь может лишь смотреть на мучения дочери, и по щекам ее, так же как и по щекам Мэгги, текли ручьи слез. Ей оставалось лишь надеяться, молиться всем святым, чтобы припадок прекратился как можно скорее... А сердце волшебницы разрывалось на куски от звучащего в ушах исступленного крика Мэгги...