Зачем нам враги

ы безумны, и я безумна, и кто-то из нас должен был убить другого в этом лесу. И та девушка... из таверны... я же ей обещала...

«Иногда есть нечто более важное, чем данное слово», — сказал кто-то в ее голове. Кто-то, кем она едва не стала.

Глориндель помог ей подняться. Когда Эллен выпрямилась в полный рост, уголок его губ дернулся, будто он собирался ухмыльнуться — и, может, съязвить по поводу ее внешнего вида. Но он промолчал, и это было так на него не похоже.

«Кто вы? — вдруг подумала она. — Кто вы теперь... нет, не так: кто вы на самом деле, милорд? »

— Почему вы назвали меня...

— Что? — Он вдруг вздрогнул и выпустил ее руку, тень улыбки сбежала с его лица.

— Вы назвали меня... там, когда я... хотела... Вы назвали меня мужским именем. Этим... именем... Почему?

Его лицо застыло, взгляд заледенел, и Эллен запоздало поняла, что нельзя было задавать этот вопрос.

— Я подумал, что это поможет, — коротко сказал эльф и, круто развернувшись, зашагал к лошадям, мирно щипавшим траву.

Эллен посмотрела на грязную до неузнаваемости ленту, валявшуюся в траве. Подняла ее, перебирая пальцами прохладный шелк. Ей все казалось, что она вот-вот вспомнит что-то, но что — она никак не могла понять.

В вышине, у самого неба, безмятежно щебетали птицы.

Им пришлось вернуться в пещеру, хотя, едва выйдя наружу, Натан был бы готов поклясться, что не переступит ее порога больше ни за что на свете. Было ясное утро, извивающуюся меж холмов долину заливало солнце, а там, внутри, пахло смертью.

Но вернуться пришлось. Они не знали, есть ли поблизости ручей, а искать не было ни сил, ни времени. В пещере же оставалась вода. Пить ее Натан не стал бы и под угрозой казни, но надо было промыть его рану. Вообще-то если вода была отравлена, таким образом яд попал бы прямо в кровь. Но Рослин сказала, что подсыпала яд только в котел. Натану не оставалось ничего иного, кроме как поверить ей. Хотя что-что, а верить этой девочке он больше не мог.

Они почти не разговаривали — перекинулись только парой фраз. Рослин не смотрела Натану в глаза, а он думал о том, что она сказала у входа в пещеру. Вернее, о том, как она его назвала.

Странно, но это вызывало у него бурное, почти детское возмущение. Чудовище? Я — чудовище? Кто же тогда вы, миледи, по сравнению со мной?

Он думал об этом, глядя, как Рослин льет воду на его рану. Время от времени она безразличным голосом просила его повернуть руку, и он медленно поворачивал ее — то ладонью вниз, будто предлагая на нее опереться, то ладонью вверх, будто о чем-то прося.

Рослин обрабатывала рану равнодушно и деловито, словно опытная знахарка. Когда она высыпала из своей котомки щепотку какой-то травы, Натай инстинктивно отдернул руку.

Рослин подняла на него глаза, и Натан в который раз подумал, что, если бы видел только их, никогда не подумал бы, что они принадлежат девочке... женщине, человеку.

— Это целебная. Чтобы скорее затянулось, — проговорила она так, будто знала, чего он боится.

Боится... Что,