Лиловый (I) (СИ)

Бел-Хаддат потушил окурок о землю, перегнувшись через край невысокой террасы.

-- И как же ты видишь себе это будущее? -- спросил он. Леарза улыбнулся в темноту.

-- Я думаю, когда-нибудь племена победят одержимых и темного бога, -- ответил молодой китаб, -- и больше не будет войны. Тогда люди направят все усилия не на то, чтобы хорошо драться, а на то, чтобы сделать жизнь лучше. Будут строить большие, красивые дома, научатся всяким вещам... ну там, не знаю, летать, например.

-- Как же ты представляешь себе летающих людей? Они что, отрастят крылья?

-- Нет, но может, придумают какие-нибудь приспособления для полета, -- пояснил Леарза. -- Я как-то думал, почему птицы держатся в воздухе, и пришел к выводу, что это потому, что они все время как бы отталкиваются от него крыльями. Я тогда долго стоял и махал руками, отчего мама напугалась и решила, что я сошел с ума. Но я просто проверял и обнаружил, что действительно, когда с силой взмахиваешь руками, тебя как будто отрывает от земли.

-- Отчего же это происходит?

-- Ну, потому что воздух -- это тоже... это не просто пустота. Пустоты не бывает, это неестественно, и природа всегда стремится заполнить пустоту.

-- Приспособления для полета, -- усмехнулся Бел-Хаддат. -- Ну, и какими же они могут быть?

-- Шар, наполненный горячим воздухом, -- предложил Леарза. -- И, может быть, какое-нибудь устройство, которое бы постоянно подогревало этот воздух. Я пробовал как-то, взял бычий пузырь и держал его над спиртовкой, а он потом взлетел.

-- То есть, если люди однажды изобретут приспособления для полета, -- сказал Ворон, -- тогда они смогут полететь в небо. Посмотреть на звезды.

-- Да! -- воскликнул Леарза: Бел-Хаддат неожиданно попал в точку. Этот вопрос занимал его самого очень долгое время. Он часто смотрел в небо по ночам и думал, что когда-нибудь люди смогут подняться туда и посмотреть, что там. Узнают наверняка, из чего там все сделано. Он мечтал быть тем, кто полетит туда, хоть и знал, что вряд ли это сбудется в его время.

-- Так ты хочешь посмотреть на звезды, -- негромко сказал Бел-Хаддат.

-- Сильнее всего на свете, -- признался Леарза. -- Пока не началось... это все, я собирался как-нибудь сделать шар побольше и попробовать взлететь на нем.

-- Не страшно тебе было?

-- Почему мне должно было быть страшно?

-- А если бы шар начал падать с большой высоты?

-- ...Я как-то не подумал, -- Леарза опустил голову. -- Н-не знаю, я обычно не вспоминаю... о таких вещах. А потом у меня в руках опять взрывается какая-нибудь смесь, и я остаюсь без бровей.

-- Смелый, значит?

-- Нет. Я... я просто дурак, -- признался китаб. -- Знаешь, на самом деле я думаю... что это ты смелый. А я всего лишь трус.

-- С чего ты взял? -- хмыкнул Бел-Хаддат.

-- Тогда... в тот раз, на перевале, -- тихо сказал он, -- ты взял на себя большую ответственность. Я бы никогда не смог взять на себя такой груз. Я много думал об этом... я просто испугался. Я... плохой человек, хуже тебя. Я смотрел ей в глаза и думал только о том, что мне страшно. И ни о чем больше...

Бел-Хаддат резко поднялся на ноги; Леарза не посмотрел на него, остался сидеть, сгорбившись, на краю террасы.

-- Ты не трус, -- сказал Ворон. -- И не плохой человек. Ты честный человек, Леарза. Это многого стоит.

Он сказал это и ушел, растаял в темноте. Леарза еще долго сидел в одиночестве, глядя в ночь. Он не плакал; он ни разу не плакал после Ирк Эль Амара, но в его серых глазах медленно кружились невидимые снежинки.

***

Глубокая ночь давно окутала собой сабаин Умайяд, но в зале трактира все еще было не пусто. Одиноко горела свеча на одном из столиков, и свет мерцал в глазурованном графине, в мутно-белом содержимом пиалы, в ее глазах. Она не помнила, сколько выпила. Возможно, если бы Ханса не разбавлял ее арак водой, пока она не видела, она бы уже была в беспамятстве. Впрочем, ей сейчас ничего так хотелось, как беспамятства.

В последние дни Лейла хорохорилась, но и она понимала, что все уже потеряно. Какого только ее угораздило влюбиться в этого идиота?

В отражении в графине мелькнула чужая рука, которая шустро выхватила пиалу у нее из-под носа, и Лейла не успела ничего сделать. Девушка сердито вскинула лохматую голову; позади нее стоял Ханса, который с невозмутимым видом опрокинул содержимое пиалы себе в рот.

-- А ну поставь, -- сказала она. Он послушался, только пиала-то уже была пуста. Лейла схватилась за кувшин, он резко перехватил ее руку; хоть это и было бесполезно, -- по силе с ним состязаться ей уж точно не было смысла, -- какое-то время Лейла тщетно пыталась вырвать кувшин, но в итоге они лишь расплескали арак по столу.

-- Хватит тебе пить, -- буркнул Ханса и все-таки отобрал его, поднял высоко над собой. Лейла разъяренно фыркнула и повесила голову.

Ханса постоял, глядя на нее сверху вниз, потом сел рядом на подушку и налил арак в пиалу, быстро выпил сам, не разбавляя. Лейла молчала и закрыла лицо руками.

-- Это на тебя прямо не похоже, -- заметил молодой марбуд. -- А как же посмеяться и пойти дальше?

-- Я не могу просто пойти дальше, -- ответила она хриплым голосом. -- Ты понимаешь? Я впервые в жизни... настолько сильно полюбила кого-то. В чем справедливость, Ханса? Почему именно тогда, когда я в человеке души не чаяла, он взял и предпочел другую?

-- Ты дура, что ли, искать в жизни справедливость, -- пробормотал он. -- К тому же, ведь никогда не знаешь, что будет потом. Может, твоя судьба не с ним? Может, всего через пару месяцев ты уже будешь рада тому, что факел все-таки женился не на тебе.

-- Через пару месяцев!..

-- В конце концов, чем тебе Элизбар не нравится?

-- И ты туда же! -- разъяренно воскликнула Лейла, схватила кувшин и попыталась стукнуть его, но Хансу так просто было не стукнуть, он легко поймал ее руку и заставил вернуть посуду на место. -- Глаза бы мои его не видели!.. -- добавила она, отворачиваясь, и неожиданно из ее глаз брызнули слезы. -- Только напоминает, знаешь, зачем я!..

Ханса вздохнул и мягко, но решительно взял ее за локти, хотя она пыталась сопротивляться, привлек к себе. Лейла какое-то время сердито пихала его в грудь, но потом смирилась, принялась горько всхлипывать. Они так давно знали друг друга; с рождения. В детстве Ханса был неуклюжий и худой, как палка, часто расшибал себе в кровь локти и колени и нередко ревел, и именно Лейла была его главным утешителем, обрабатывала ссадины мазью и умывала зареванного мальчишку.

Времена менялись, и хотя ей по-прежнему казалось, что перед ней тот самый мальчишка из ее детства, на самом деле Ханса давно вырос и перестал плакать много лет назад.

Сегодня она с легким удивлением вспомнила об этом.

-- Может, так и надо, -- пробормотал Ханса, гладя ее по спутанным волосам. -- Мы с тобой не самые прекрасные люди на свете, сама знаешь. Если уж по справедливости, которой ты хочешь, нам и не полагается звезд с неба. Если бы Острон знал, сколько невинных людей пострадало из-за нас, он бы, может, был совсем не так добр с нами.

-- Нет, был бы.

-- ...Неважно. И все-таки, чем тебя так бесит Элизбар?

-- Он бородатый!

-- И чего?

-- Фу, -- Лейла подняла голову, истерично рассмеялась сквозь слезы. -- И у него карие глаза.

-- У меня тоже, -- надулся Ханса.

-- Тебе можно! А мне больше нравятся зеленые, -- вздохнула она.

-- Ну и? И это все причины?

-- Элизбар думает только о себе, -- посерьезнела Лейла, принялась утирать слезы с щек. -- Я думаю, он ни за что не придет на помощь, только если из корыстных побуждений.

-- Так это прямо как мы с тобой.

-- Ну Ханса, ну нет!.. -- она судорожно вздохнула. -- Может, оттого меня только сильнее тянет к Острону. Он не такой, как мы. Он... как будто прямиком из сказки.

-- Принц на белом коне, -- ехидно вставил Ханса.

-- Ах ты!.. -- завопила она, хватаясь за подушку. Какое-то время Ханса, хохоча, уворачивался от нее, пока Лейла окончательно не запыхалась и не свалилась, споткнувшись обо что-то. Она нервно отдувалась неподалеку от него, а он развалился в подушках и сказал: