Холодок (СИ)

Однако пары мужчина-женщина были у Чоуроджи редкими, хотя бы по причине огромного перевеса мужчин. Зато куда более распространены были однополые мужские пары. Причём брак при таких порядках вообще представлял собой нечто невообразимое.

Появившиеся дети одной женщины и выбранного ею мужчины были братьями и сёстрами и назывались Тлинката. В одной Тлинкате было обычно двадцать-двадцать пять мужчин и одна, а если повезёт – две женщины. Члены Тлинкаты питали друг к другу самые нежные чувства – не надо думать плохого – чисто братские и сестринские. Самый сильный, умный и магически одарённый из братьев обычно искал себе женщину, все прочие – вступали в однополые союзы. Детей, составлявших новую Тлинкату, воспитывали сообща. Короче, от такой брачной организации вывихнул бы себе мозги любой антрополог, но у Чоуроджи это как-то работало. Даже странно, учитывая неизбежный инбридинг, поскольку при таком раскладе мужчина и женщина разных Тлинкат могли оказаться родственниками со схожим набором генов. Хотя… наверняка это как-то отслеживалось.

Так вот, при таком раскладе понятно, что абсолютное большинство Чоуроджи заключали однополые браки, может быть, поэтому наши тела никак не отреагировали на красавиц Лали-Бэлу и Лали-Алу. Или сработали земные стереотипы – экзотика хороша, например, в «Аватаре», а не в собственной постели… Даже не знаю.

Вот почему я думаю обо всякой ерунде, а не о, несомненно, грозящих нам опасностях суши? А вот почему.

В первые же сутки мы проделали почти треть пути до суши, Антошка, который наслаждался возможностями своего нового тела, летел, как стрела, да и мне было ужасно приятно ощущать себя здоровым и сильным. Мы рассекали воду, время от времени всплывая на поверхность, чтобы полюбоваться здешним изумрудным небом и двумя солнцами и панорамой искрящегося под солнечными лучами моря, которое казалось бескрайним. Неудивительно, что к вечеру мы утомились и проголодались. Вблизи как раз случился очередной небольшой островок с плодовыми деревьями, на которых росли уже знакомые нам белые «орехи». Уставшие, мы решили заночевать на суше, и, набрав на отмели пёстрых раковин с вкусным содержимым и насадив на когти большую и неповоротливую рыбину, мы подплыли к островку. Ужин оказался просто царским – моллюски по вкусу напоминали изысканный сыр, у рыбины был явный мясной вкус, а набранные «орехи» достались нам на десерт. Так что, налопавшись до отвала, мы стали устраиваться на ночлег, благо темнело в здешних широтах удивительно быстро.

Мы устроились на тёплом песке, Антошка как-то удивительно привычно устроил голову у меня на плече и вдруг как-то странно, длинно вздохнул и откатился от меня подальше.

- Ты чего? – удивлённо спросил я.

Антошка рывком сел, обхватил себя руками за колени и опустил голову. Длинные волосы свесились на лицо, как занавеска, я не видел его глаз, но чувствовал, что друг чем-то взволнован. И он молчал, не произнося ни слова. Между нами повисла какая-то странная неловкость, это было непривычно… и неприятно.

- Антош, - сделал я ещё одну попытку – что с тобой?

Антошка подозрительно засопел и выдал:

- А по морде бить не будешь?

- За что? – недоумённо спросил я.

И тут это чудо выдало:

- Холодок… понимаешь… ты мне нравишься.

Я обалдел:

- В каком смысле?

- В прямом, - отрезал Антошка. – И шутки наших здешних тел тут ни при чём.

Я обалдел ещё больше, а Антошка начал вываливать на меня ворох информации. Оказывается, даже имея маленькое тело, нельзя быть застрахованным от гримас полового созревания. Не избежал этого бича природы человеческой и Антошка. Только вот он прекрасно понимал, что ему, скорее всего, не светит никогда и ни с кем. Разве что в качестве экзотической постельной игрушки для совсем уж чокнутого извращенца, но эта перспектива его не вдохновляла ничуть. Почему извращенца, а не извращенки? Да потому, что он прекрасно понял, что девушки привлекают его исключительно как друзья, а особо красивые - как источник чисто эстетического удовольствия. Приятно же, к примеру, нормальным людям смотреть на красивые цветы или пушистых котят? Вот и Антошке было приятно смотреть на красивых девушек, но целоваться и совершать… более далекоидущие действия ему хотелось исключительно с парнями. Но Антошка прекрасно понимал, что это – без шансов. Какому нормальному парню захочется иметь дело с партнером ростом чуть повыше собаки? И он давил в себе свои неправильные чувства, как мог.

А потом в интернате появился я. И Антошка влюбился. Бесповоротно, окончательно и навеки. А я относился к соседу по комнате исключительно, как к другу, и Антошка три года молчал и шифровался, как русский разведчик Штирлиц, не желая навязываться. Он считал, что такого красивого и умного меня, несмотря на мои парализованные ноги, обязательно полюбит хорошая девушка, а он тогда окончательно станет лишним в моей жизни. А когда мы умерли и перенеслись в этот мир… Я изменился, но не стал для Антошки менее привлекательным. Тем более, что здесь он был здоров. Но события закрутились так, что Антошка ничего рассказать не успел, а потом долго не решался спросить. И вот, всё-таки не выдержал.

Произнеся этот печальный монолог, Антошка вновь уткнулся носом в колени и замолчал намертво. А я стал думать над сложившейся ситуацией.

Нет, до аварии у меня с половой идентификацией всё было, как у обычного среднестатистического подростка – начинали просыпаться гормоны и сопутствующие этому ночные и утренние радости в виде поллюций и утреннего стояка. А также побочных явлений – таких, как просмотр всяких интересных роликов из сети и свиданий с моей же правой рукой. А вот потом… После того, как я узнал, что парализован, я долгое время вообще ничего подобного не чувствовал и был рад лишь тому, что могу хотя бы сохранять контроль над кишечником и мочевым пузырем. Перспектива прожить всю оставшуюся жизнь в памперсах совсем меня не радовала. То, что называется красивым словом либидо, стало просыпаться только года полтора спустя, и то оно стало каким-то неясным, ненаправленным на конкретный пол. Мне нравились и фото красоток из Интернета, и красивые парни тоже порой вызывали постыдное желание попробовать – а каково это – целоваться с мужчиной? Дальше я думать не решался, потому что становилось совсем стыдно. И вообще – интернат для детей-инвалидов – это далеко не то место, где легко удовлетворить свои половые потребности, учитывая то, что педагоги бдили за нами в четыре глаза, умело направляя дурную энергию в другое русло. У всех нас имелись состоятельные родители, которым вовсе не нужны были подобные инциденты. Поэтому дальше платонических романов с поцелуями в щёчку дело обычно не шло. И я умудрился дожить до совершеннолетия, оставшись девственником и в постоянных партнёрах имея только правую руку. А сейчас… сейчас слова Антошки меня не столько шокировали, сколько удивили. Надо же, каким слепым я был и не замечал очевидного. Но сейчас…

Я не мог не признаться себе, что нынешний Антошка выглядит очень даже привлекательно, но… Судя по пылу, звучавшему в его словах, поцелуем в щёчку дело явно не ограничится, а всё, что шло дальше поцелуев, меня не то, чтобы пугало… Я слишком мало об этом знал. Что же делать-то?

Антошка продолжал сидеть неподвижно, уткнувшись лицом в колени, и я сделал то, что мне казалось правильным – переместился к нему по песку и обнял за плечи:

- Ну ты что? Не надо… Я ещё сам не знаю, чего хочу, но твоё признание меня не пугает.

- Правда? – спросил Антошка, поднимая на меня совершенно несчастные золотистые глаза.

- Правда, - твёрдо сказал я.

- А можно тогда я тебя поцелую? Только поцелую, честно?

Я прислушался к себе и понял, что это предложение не вызывает у меня отторжения. И ответил:

- Можно. Только я не умею целоваться. Вообще.

- Я тоже, - вздохнул Антошка и прижался своими губами к моим, словно пробуя их на вкус. Я чуть приоткрыл рот, и туда тут же проник его язык, это было странно, но возбуждающе… Это было… приятно, и я стал исследовать своим языком наглого пришельца… а потом… Потом мне стало стыдно, потому что пах стал медленно наливаться горячей тяжестью и чешуйки, прикрывавшие член, встопорщились, выпуская его на свободу.