Холодок (СИ)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== Пролог ==========

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я умер.

Понимаю, это звучит как-то странно, но именно так оно и было. Но давайте обо всём по порядку, то есть, как говорил незабвенной памяти товарищ Шариков: «В очередь, сукины дети, в очередь!» Вот и пойдём по очереди.

Меня зовут Мстислав Холодов, и до пятнадцати лет жизнь моя была вполне безоблачной и даже счастливой. Мои родители были лучшими родителями на свете, у нас была большая квартира и дом в пригороде, собственный бизнес у отца и маленький цветочный магазинчик – для души, исключительно для души – у матери, большая собака колли по кличке Джек и кошка Багира, семейные вечера, ёлка на Новый Год, поездки к морю… много чего у нас было. Только вот всё рухнуло в одночасье.

В тот проклятый день мы с отцом возвращались в городскую квартиру, где ждала нас мама. Возвращались из гостей, мама тоже должна была быть с нами, но у неё разыгралась сильнейшая мигрень, и она не смогла поехать с нами. Это её и спасло.

Я до сих пор помню этот тихий зимний вечер, уютный свет фар нашей машины, затылок отца за рулём и его глаза, улыбающиеся мне из зеркала заднего вида. И вдруг… Вдруг, откуда ни возьмись, прямо перед нами возник бок огромной фуры… треск… грохот… это последнее, что я помню из той жизни.

А когда я открыл глаза – началась другая жизнь. Выяснилось, что я пробыл в коме полгода и меня уже хотели отключить от аппаратов жизнеобеспечения. Но я очнулся каким-то чудом. Наверное, потому что очень хотел жить. И тут выяснилось ещё несколько печальных подробностей – мою и без того не слишком радующую глаз внешность сильно испортил шрам через всю правую щёку – на память от разлетевшегося ветрового стекла. Я ведь даже не успел понять, что произошло, соответственно, и лицо закрыть не успел. Но не это было самым неприятным – шрам, он шрам и есть, многие люди так живут всю жизнь и ничего, не жалуются. Самым неприятным было то, что при аварии я получил сильнейшую травму позвоночника. Мои ноги… Мои ноги мне больше не подчинялись. Так, в пятнадцать лет я стал инвалидом. Полным и окончательным, ибо вердикт врачей гласил – это не пройдёт, это навсегда. И с этим надо было жить, потому что умирать я не собирался.

Мама пришла ко мне на следующий день. И я удивился – как-то слишком по-молодёжному она выглядела - яркая косметика, короткая юбка, высокие каблуки. Нет, всё было безупречно, мама всегда умела одеваться, но мне показалось, что она хочет казаться моложе, чем есть. И пришёл в недоумение. Потому с этой стороны я предательства точно не ждал.

Я провёл в клинике ещё месяц. За это время я научился передвигаться на костылях, стягивая ноги ремнём и отталкиваясь от пола. Нет, не думайте, кресло у меня тоже имелось – причём самое дорогое, навороченное. Просто я с первого дня поставил себе цель – научиться жить самостоятельно и ни от кого не зависеть. Я не думал о смерти отца – это было горе, огромное горе, и я понимал, что если начну думать о своей потере и жалеть себя, то я просто не выдержу. Но я хотел жить. Несмотря ни на что. И ещё – меня всё больше настораживало странное поведение матери – она, казалось, совсем не горевала об отце и не особенно радовалась моему воскрешению. Да, она делала всё, что необходимо – покупала лекарства, приносила мне подарки - новую одежду, ноутбук, книги, она купила самое навороченное кресло, но… Но я чувствовал, что у неё теперь какая-то своя жизнь, и я больше не часть её.

Спустя три недели всё разъяснилось. Мама пришла в клинику не одна, а со спутником. Это был красивый молодой парень лет двадцати восьми – темноволосый и кареглазый, красивый, широкоплечий. Ну просто ожившая мечта. Он был одет хорошо и дорого, но когда он взглянул на меня, то я понял – всё. В его глазах была такая снисходительная брезгливость, что мне захотелось завыть волком. Да, конечно, я выглядел далеко не так привлекательно, как он – всё ещё бледный и тощий после комы, с неровно отросшими тёмными волосами, в которых после аварии появилось несколько белых прядей, со шрамом, пятнающим щёку, как отпечаток когтистой лапы. И ноги… Мои неживые, мои бесполезные ноги… Я прочёл в его глазах свой приговор – такого, как я, он рядом с собой не потерпит. Калеки – а я уже сумел принять то, что я калека – оскорбляли его благополучное существование, его идеальную картину мира. И я приготовился внутренне к тому, что сейчас грядёт что-то неприятное. И не ошибся.

Мама была такой весёлой, такой фальшиво оживлённой, она радостно поцеловала меня в щёку и сказала:

- Слава, познакомься. Это Валентин Свирский. Он… Через месяц у нас свадьба.

- Что? – вырвалось у меня. – Как? Но папа…

- Сынок, - вздохнула мама, - понимаю, для тебя всё было совсем недавно. Но ведь твой отец умер почти семь месяцев назад. Ты был в коме. Я осталась одна, без поддержки. Валентин поддержал меня, на меня столько всего навалилось.

- Понимаю, - вздохнул я. А что ещё я мог сказать? Эти двое уже всё решили. И я добавил:

- Совет да любовь.

- Не надо так, сынок, - вздохнула мама, - со временем ты всё поймешь правильно.

Я вздохнул. Приходивший утром врач сказал, что моё состояние стабилизировалось, и меня пора забирать домой. Ещё недельку поколют витамины и будут делать массаж, а потом… Потом мне нужно будет возвращаться домой и как-то сосуществовать с новой мамой и этим её… Валиком. В памяти всплыл образ перепачканного в краске малярного валика, и я невольно улыбнулся, мысленно задумывая тысячу и одну пакость для этого красавчика, который так быстро вытеснил папу из маминого сердца. И я сказал:

- Мама, я хочу домой. Я соскучился по свой комнате, по Джеку, по Багире… Доктор сказал, что меня выпишут через неделю – моё состояние стабилизировалось.

И тут по лицу мамы пробежала какая-то тень. И она сказала:

- Понимаешь, сынок, мы Багиру и Джека в приют для животных отдали.

- Почему? – вырвалось у меня. – Мама… Ты же их так любила…

- У Валентина аллергия на шерсть, - вздохнула мама. - Пришлось отдать. Ничего, они породистые, послушные, здоровые… Им быстро нашли новых хозяев.

А Валик, стоя за маминой спиной, гаденько улыбнулся и провёл ребром ладони по горлу. И я понял… Джека и Багиру никуда не отдали. Их просто усыпили – и всё. Наверняка Валик ещё и расстраивался, что нельзя так же легко и просто усыпить меня. Или… или он просто думал, что я уже не очнусь никогда. Но мама сказала ещё не всё.

- Славочка, сынок… Мы с Валентином посовещались и решили – тебе будет лучше в специализированном интернате… Для… для таких, как ты. Вот, смотри, мы подобрали очень хороший вариант…

И она стала доставать из сумочки какие-то буклеты – с красивыми заголовками и яркими снимками. Я похолодел.

- Что? – вырвалось у меня. – Мама? Почему? Я же нормальный, я просто не могу ходить. Почему я не могу остаться с тобой?

- Славочка, - мама деликатно промокнула уголок глаза кружевным белым платочком, - у нас с Валентином скоро будет маленький… Мне нужно будет ухаживать за ним… Мне сложно будет, если придётся ухаживать ещё и за тобой. Понимаешь?

Мама смотрела на меня, продолжая держать в руке белый кружевной платочек. Она хотела от меня понимания. Сочувствия. А за её спиной, глядя прямо мне в глаза, нагло скалился Валик. И я не сомневался, кто убедил маму отказаться от меня.

Можно было, конечно, заорать. Возмутиться. Устроить скандал. В конце концов, отец оставил матери достаточно денег, чтобы можно было нанять для меня сиделку. Но я понимал – гадостный Валик только ждёт моей истерики. И я не стал больше ни просить, ни унижаться. Я просто сказал:

- Хорошо. Оставь буклеты. Я посмотрю.

- Славочка… - пролепетала мама.

- Прости, мама, я устал и хочу спать. Поговорим об этом потом, - сказал я, изо всех сил стараясь не разреветься. А потом нажал на рычаг, опустив спинку кровати, и закрыл глаза. Нам было больше не о чем разговаривать, и мы оба понимали это.